«Пчёлы, собирающие мёд на границе».

Вступление

Какое-то время назад один человек угощал меня мёдом со вкусом изысканным, словно вкус

дождя и поцелуя. Вкус мёда вызывал почти что религиозное благоговение, и воск в меду казался воском для церковных таинств...

«Этот мёд собрали пчёлы, которые летают над границей», - важно сообщил хозяин дома, развлекавший весь вечер гостей рассказами в правдивости которых я не рискнула бы поклясться на Библии. Хотя, если верить библейским раскопкам, именно книга всех книг отличается множеством «рыбацких» преувеличений и является подлинной Библией для рассказчиков, опьянённых собственным воображением… И я увидела отряд элитных пчёл, фильтруемых видеосъёмкой в момент перелёта с цветка на цветок.

Наверное мы пробовали мёд из цветов, растущих на горной границе – свежий воздух, чистый дождь, живая земля… Но дело не в этом. Мне понравился образ – «Пчёлы, собирающие мёд на границе». Чем свободнее будет полёт, тем более волшебным – результат. Художники подобны этим пчёлам. Я не только о свободе мысли. Я о свободе передвижений…

За дверями «Пчёлы, собирающие мёд на границе» собраны тексты, написанные мною в разных странах. Не всегда визовые временные ограничения совпадали с творческой необходимостью, но всегда побеждала реальная жизнь.

ЖИЗНЬ, а не формальность.

В оформлении этой двери принимали участие:

Художники – Майя Рожкова, Мария Хромалёва,

Фотограф, дизайнер – Анвар Ходжаниязов,

Автор идеи, дизайнер Ева-Анастасия Кедровская.

Ташкент, Узбекистан 2008-2009 гг.

Пчёлы, собирающие мёд на границе.

Две половинки единой Земли.

Пчёлы летают в цветах пограничных

И собирают нектар словно нити

Жемчуга в тёмной пыли.

Люди, машины, контроль, переход,

Носятся души вслед за глазами, -

Над горизонтом бесстыжий восход

Льётся из скважины между мирами.

Мёд будет слаще райских плодов,

Будет свежее лесной голубики.

Духи любви и звериные лики

Будут ворочаться в недрах сосудов.

Будет почти эликсиром от смерти,

Будет нашёптывать тайное знание –

Души – огни, но все мы на вертеле

Если друг друга уничтожаем.

Там за границей бессмертия будет

Жажда единого лика Земли.

И я ему сказала – у тебя приятные стихи.  Он ответил, что приятным может быть прикосновение к руке, лицу, животу, но стихи, приятные стихи – это звучит, как отрицание таланта. А я подумала, что если для меня его стихи, как прикосновение к телу мужчины, то, значит, я в него влюбилась – тело редко лжёт, хотя довольно часто просит, то, что ему совсем не нужно: алкоголь, тяжёлую еду или сладкое после острого мяса. Он почувствовал эту любовь через день. И стал писать стихи о слепых влюблённых, которые каждый день проходят мимо друг друга и в тот момент, когда их шаги звучат с одинаковой громкостью их охватывает чувство восторга, не омрачённое сомнениями и надеждой. Они не видят друг друга и не связывают восторг с человеком, но ищут его снова и снова, и снова проходят мимо друг друга, ощущая одиночество всё реже.

Нет, нет, он не знал, что я влюблена и не ведал, откуда дует ветер подобного вдохновения, но через месяц стихи получили сумасшедшее признание, а ещё через день я его соблазнила, сказав губами, накрашенными в тон словам, что от запаха его мужской силы сильно кружится голова – совсем, как от высокой поэзии, читая которую, мне всегда хочется отбросить всё лишнее.

Бизнес-Рай

Разряд, как молния, толчок... Полное бесчувствие

Вначале я увидел кадр: асфальт, капот тёмно-синей машины и тень человека, стоявшего за кадром. От капота, как от стартовой площадки вверх и вниз летели хлопья – вниз, напоминающие пепел, вверх, напоминающие снег. Два узких, нескончаемых потока. В кадре не было погоды и не было времени года. Капот был капотом машины моего единственного друга. И я подумал, что возможно, сознанию всех уходящих предлагают образ стартовой площадки, который, при всей своей нелогичности, служит психологическим мостиком между реальностями и смягчающей зацепкой для души, навсегда покидающей тело… Я ощутил себя лёгким и тонким, но точно знал, что не порвусь. Здесь не было ветра, а сила, затянувшая в поток, существовала для того, чтобы обращаться со мной бережно. Я летел внутри потока. Хлопья, обрели черты людей, я чувствовал их переживания. Я выглядел так, как они и совсем не так, как я вплоть до того момента, пока операция в лучшей из лондонских клиник не стала пропуском на тот свет.

Когда-то я был художником. Но однажды стал бизнесменом. Есть такая известная песня – «Женщина в любви». А я был человеком в бизнесе, причём в бизнесе настолько цветущем, насколько любовь в исполнении Барбары Стрейзанд взаимна. И единственной заповедью приемлемой для нашего мира была «Выживает сильнейший» - квинтэссенция всех жизней, безо всяких там моральных реверансов. Победителей не судят и не жалеют, а призом становится бренд. Но, к сожалению, все мы смертны и никакой бренд не убережёт вас от инфаркта, заработанного по дороге к короне. Я летел к престолу Всевышнего с библией бизнесмена – библией крупной акулы не брезговавшей ничем. Я не убивал людей напрямую, но не могу сказать наверняка, что никто из моих разорившихся конкурентов не свёл счёты с жизнью. А значит разговор со Всевышнем будет не долгим. Даже сейчас вибрируя плоской мошкой, у которой оторвали крылышки, для того, чтобы она могла летать, я слишком примитивно размышлял, а ведь став оголённой душой, я должен потерять способность к бытовой логике и позабыв названия вещей, постигнуть вечность бога и бесконечность вселенной. Я чувствовал себя как пациент, на которого не действует наркоз, но операция вот-вот должна начаться... Толчок и вспышка света. Хлопья вздрогнули и разлетелись с шелестом «оторванных» крылышек

Теперь темно. Темнота наполнена тенями. Ото всюду смех и мяуканье. Я попал в загробный мир котов? Или в предбанник ада с котами, чёрными, как сажа с костров католической инквизиции. Это было похоже на игру в жмурки с мяуканьем вместо хлопков. Постепенно новые глаза привыкли к новому мраку и я увидел сумрачный тоннель в конце которого, что-то тускло поблёскивало. Я почти не сомневался, что в чертоги господа этот тоннель не ведёт. Смятый стенами полумрак и мяуканье на самой низкой ноте последней октавы настраивало на визит в дантисту или в детскую комнату страха, но никак не в сад с библейскими праотцами… Мне казалось, что я сижу на полу, поэтому я попытался встать на ноги и пойти, и я действительно пошёл мягко взлетая над полом, наверняка напоминая отражение из комнаты смеха. Я абсолютно не знал, как я выгляжу, но сознание глухо ворчало, что должно быть по-идиотски. Перед последним прыжком совершенно уверенный в том, что меня встретят черти с гнилушками в лапах, я вылетел наружу. И первое что услышал « Отправьте факс по этому номеру».

Я попал  в неимоверной красоты панораму где на одном лугу паслись ослы и тигры не истекавшие слюной и страхом. Ко мне бежали длинноногие девушки светящиеся изнутри, словно новогодние игрушки из венецианского стекла. « Добро пожаловать, Олег Германович, Ваша пещера с краю поляны». Пещерой они назвали миниатюрный замок над озером с водоплавающими павлинами. Чуть позже я заметил, что диковинных зверей в этой местности не было, но все знакомые мне звери занимались несколько «не своими делами». Например, было очень не просто привыкнуть к воющим на луну оленям или бурым медведям, носящимся со скоростью зайцев и путающим в азарте следы. Пока я осматривал замок, девушки исчезли, и мне показалось, что я услышал звон игрушек на елочных лапах. В воздухе периодически раздавалось потрескивание, словно всё это место было некой радиоволной транслируемой с небольшими помехами.

Прошло несколько дней… Дни проходили довольно занятно. Ночь опускалась, как падающий занавес, и небо надо мной слегка качалось. Я был внутри неба, но по привычке смотрел вверх. Днём я наблюдал за животными, удивляясь тому, что мой способ мышления не меняется. В замке не было зеркал, я видел свои руки, ноги, живот, но каждый раз, когда пытался увидеть своё отражение в озере, на воде появлялась белая накипь… Я был совершенно один, как диснеевская лесная принцесса. Я наслаждался безмятежностью, но ждал когда придёт ответ на факс, явно связанный с моим распределением и услышанный мною как «факс» в силу того, что ничего другого я бы наверное не воспринял. И, знаете, он пришёл.

Меня позвали на работу, объяснив, что скука превращает любой цветущий сад в преисподнюю. То есть вот так и позвали – в тучах, накрывших куполом мир, раздался звук, какой бывает, когда с большой высоты разворачивается рулон огромной бумаги. Приклеенный к небу свиток развернулся прямо на земле, на свитке было написано, что через несколько минут меня призовут на работу. Через несколько минут всё началось. На поляне появились два ангела и вежливо, не размыкая уст, попросили меня отправиться следом за ними. Я кивнул и оглянулся на замок над озером. Видимо ангелы уловили в моём взгляде сожаление, потому что когда перемещение закончилось, замок был на новом месте. Только теперь он оказался частным владением в теле потустороннего мегаполиса. Боже ты мой! Вся современная столица, как она есть парила в воздухе, подобно владениям Фаты Моргана, я не понял ещё, есть ли в городе люди, я смотрел на дома, которые висят в воздухе, подобно мыльным пузырям и совершенно точно знал, - так теперь выглядит мир – эфирный двойник покинутой мною планеты. Выставки и театры, музеи, вокзалы, киоски с газетами, заколками и жвачкой, институты, рестораны, школы теннисные корты, всё, кроме моргов и больниц. Стоя на одном месте внутренним или новым зрением я видел город сразу и насквозь. Он казался мне беспомощным и нежным. В нём не было агрессии большого города. Я расправил плечи.

«Я вижу, вам здесь комфортно», - прозвучал важный голос, так мог бы заговорить Санта Клаус, заболевший манией величия. «Добро пожаловать, Олег». Я обернулся. Рядом со мной стоял невероятной высоты старец с посохом и бородой до колен, скрытых льняным балахоном, какие в книжках надевают на патриархов ветхого завета. Я читал в  эзотерической статье, что рост библейских людей был намного больше, роста пришибленных экологией современников. Интуитивно чувствуя, что несу чушь, я ответил: «Здравствуйте», - и спросил: «А Вы – Бог?!». (В первой версии моих мыслей я хотел воскликнуть, что Санта Клаус всё таки существует, что у меня клёвый наркоз и я попал в его царство! Но – сдержался...). «Нет, я не Бог. Бога здесь нет. Но в тоже время он везде и ваше пребывание в этом месте – часть его божественного соизволение. Нам всегда казалось, что достойные служители своей идее достойны получать после смерти то, что они заслуживают. Вы заслужили Бизнес Рай. А сейчас вы можете погулять по городу, осмотреться и познакомиться с местными жителями. Августин», -  представился старец, стукнул посохом «о землю» и исчез, взметнув фонтанчик райской пыли. Бизнес-рай… Я здесь надолго? Навсегда? Вместо счастья и мыслей о вечном блаженстве я почему-то почувствовал панику: «Какой к чёрту бизнес в раю?». Нет, панику вызывало что-то другое. Я огляделся. Дома, деревья, не души. «Пообщайтесь с местными жителями», - повторил загробный добрый голос и в тот же момент, улицы наполнились людьми, которых, как мне показалось, до этого я просто не увидел, - «Обычно люди общаются в барах».

Я увидел вывеску «Коктейли». В баре было не многолюдно. Набор посетителей состоял из одинокого бармена протирающего фужеры. Я подсел к барной стойке «Дайте мне… а что у вас дают?» «Только райские напитки. Вы новенький? Не волнуйтесь. Местные жители будут к вечеру». «Три часа в баре и передвижной зоопарк для местных жителей обеспечен…». «Никто не пьянеет от райских коктейлей, они проясняют ум, снимают стресс, а для всех новоприбывших – информационные коктейли. Не много новостей, общих идей, план города, лица людей, количество и взаимосвязи работающих офисов и капля божественных планов. Добавлять эту каплю нельзя, но бог всё равно видит всё, и претензий пока что не предъявляет. Да нет, какие деньги. Вы – в раю».

Я пил коктейль, и почти ничего не боялся. В конце концов, я старая акула, а в бизнес-раю условия для бизнеса не могут быть адскими. Жёлтый коктейль с привкусом минеолы становился то горячим то прохладным - контрастный душ для вышибленного из мозгов разума.

На первом глотке, я почувствовал себя моложе лет на двадцать…Абсолютно атрофированное чувство единства с миром, далёким от качелей курса акций вернулось ко мне на втором. На третьем я вспомнил, о чём мечтал ещё должно быть до того, как в меню Адама появились яблоки… Я пил коктейль и я был счастлив, но когда подумал о том, что в бар вот-вот придут люди, чтобы почувствовать то же самое, мне захотелось засмеяться и выпить за здоровье бога. Здесь не нужно прятать в себе ребёнка, душить художника    - я в раю!!! Я с благодарностью взглянул на бармена. Он мило улыбнулся. «Вы не знаете, здесь можно достать холст и масляные краски?». «Можно, но вам их дадут, только если при вашей жизни живопись была вашим бизнесом»…

Вежливо скрипнула дверь, предупреждая о первых посетителях. Бар заполнялся людьми. На вид это были обычные люди, в чём-то похожие в чём-то другие. Можно сказать, что у них на всех было одно выражение лица – какое может быть у человека, полностью удовлетворённого своей жизнью и чувствующего абсолютную безнаказанность. Я вслушался в их разговоры – они крутились возле денег. Кто-то дал вчера концерт, дороже чем позавчера, кто-то раскручивал новую песню на модном радиоформате, кто-то транслировал вдохновение своему земному родственнику и родственник бойко пачкал холсты, перманентно модными вещами. Тучные люди в скучных дорогих костюмах обсуждали котировки валют и инвестиции, вложенных в строительство. Я слушал их довольно долго, не отходя от стойки бара. «Ну что же вы?», - сказал бармен, - «Вливайтесь. Время деньги, а впереди у вас вечность», - и он улыбнулся мне, как ростовщик улыбается ростовщику.

Я переходил от группы к группе и через очень недолгое время, совершенно напрасно отнятое у бизнес вечности, вызвал раздражение у всех. Но мне это жутко нравилось. Бессловесная враждебность, постепенно вытесняющая воздух, обрела свой первый голос в лице престарелого очкарика совсем не давно прибывшего в рай благодаря инфаркту, сожравшему его после самоубийства единственной дочери. Я знал очкарика при жизни. Старикан был главой крупнейшей компании по торговле медицинским оборудованием, а его бестолковую дочь угораздило влюбиться в сапожника. Дочь увезли за границу, где она не нашла ничего лучше, как отыскать дорогу в ад в коктейле из воды и собственной крови на дне джакузи. А страдающий отец самоубийцы в свой бизнес рай. Не нужно включать интуицию, чтобы понять – инфаркт случился в результате потери единственной наследницы многомиллиардного состояния. У бессердечника не выдержало сердце. Судьба шутит по-чёрному.

«Вы што?», - спросил морщинистый магнат, - «Вам што здесь собственно не нравиться? Вы што бунтовать против бога решили?». Слова были подобраны настолько грамотно, что злость покойников сменилась чистым гневом. Все развернулись ко мне. Души с плоскими  и сухими, как пепел лицами, с глазами тёплыми, как снег…

«Я не бунтую против никого но я хоть убейте ( десятки металлических улыбок) не вижу, не чувствую, не осязаю ни капли того, что должно быть, как мёд и литься рекою там, где не ад… Или я ошибаюсь? Я, грешник, в аду, не избавленный от собственных иллюзий несчастный считаю, что я в раю, где мне ужасно не комфортно, но деваться не куда, это рай и в этом настоящее наказание?

«Вы не несчастный и вы не в аду», - сказал бармен, - «Оставьте его он же новенький. Иди те домой отдохните. Бар почти закрыт».

«Нет постойте, погодите это не может быть раем».

«Нет? Почему?».

«Потому что здесь нет не капли божественного милосердия».

«Вас что тут дубинами бьют».

«Здесь духовности нет».

«Вы помните чего это такое? Бог абсолютно милостив. В ад вас отправлять не за что, а имеете вы то, что заслужили, то за что боролись столько лет, чего вам собственно не хватает? Вы вышли в свою дверь. Да архангелы здесь не поют, и вас не окружают матери Терезы и исцелённые ими люди, не окружают нимбоносные святые, но вы то ведь их никогда не искали…».

«Я могу побороть заслужить, забодать… Я же могу пережить…реинкорнацию».

На меня удивлённо смотрели десятки невидящих глаз.

«А зачем вам всё это, вы ведь и так уже в раю?..».

«Это не рай», - орал я.

«Но ведь при  жизни Вас всё устраивало» -, сказал якут-метис с грузинским носом, - «Ты даже хотел утащить с собой всё это», - он ткнул пальцем  в окно, – где то далеко на горизонте замаячил швейцарский банк с львиною долей моих капиталов, - «Вот утащил. Чего тебе надо?».

«Да не того, что на земле. Там… мы просто вынуждены так...».

«Ну не все и ты был счастлив».

«Не был я счастлив, я выживал. Но я хочу, не так, не хочу, я думал, что дальше не может быть так».

« А надеялся на сказочный авось».

«На то, что весь естественный отбор – простейшая программа по выживанию, это принцип всей природы, а я… её царь... Ну да, мы все разобщены, мы взрослые усталые перекорёженные люди и мы всё время зачем-то играем. Но Бог же это понимает?!».

«Понимает».

«А здесь я думал не так, здесь, я думал, как ребёнок… Я не хочу бизнес рай, не хочу, я никого не убивал,  я хочу в это как его в царствие небесное».

Я сидел не земле, растирая слёзы невидимыми руками.

«Все хотят в царствие небесное… Ты что, не добавил божественных планов?», - спросил у бармена якут

«Бог», - тихонько позвал я.

«Бога здесь нет». Разряд. «Но он есть везде». Пульс.

«Он возвращается».

Я вернулся…

***

Элексир безмолвия в глазах

Жёлтых, словно пыль на золотых приисках.

Одиночество – это проблески гордости

Или способ в пустыне не раствориться?

В мириаде притёртых друг другу песчинок,

Оразующих складки, холмы и потёртости

С высоты биения птичьего сердца

Во время полёта

Для Глаз, беспрестанно творящих картины

Из нас, словно из золотого песка.

Безмолвно желающих нам не теряться…

Естественный отбор

На ветках висят ледяные бураны,

Одежда людей пахнет снегом и специями.

Яблони, словно восточные мамки

Готовятся к таинству инициации.

Сотни с младенцами схожих цветов

Скоро увидят свет бестелесный.

Ахнут садовники:»Сколько плодов».

Ахнут прохожие:»Как это девственно!».

И помолившись о сне перед сном

Будут летать между ветками белыми.

Утром начнётся весенний Содом

С тучами пыли и дьявольским ветром.

Белые ветки будут гудеть

Рваться от ветра и рваться под ветром

Чёрные ангелы – дряхлые птицы

Будут питаться редеющим цветом.

Люди, похожие на ягнят

Утром пойдут по тёплому снегу

Хрупкий бессмысленный цветопад

Кончился перед рассветом…

***

Рецепт бессмертия на мёртвом языке

Расшифровать который не возможно.

Перчатки шёлк – смолою на руке,

Не позволяющей дотронуться до кожи.

Закрыта дверь, крыльцо, зелёный плющ,

Покрытый васильковыми цветами,

За дверью – комната с восточными дарами,

А может пыльная рассохшаяся чушь.

Я зверем дверь бессонно берегу,

Ревниво озираясь на дорогу.

Ты – мистика неведомого бога,

Не знающая о себе ничуть.

Сошедщий шёпотом с холмов весенних ветер

В одеждах дервиша, осанкою царя.

Бессмертие, боящееся смерти

В окладе из смолы и янтаря.

***

Леденеет асфальт угощением скорой зимы,

Обращающей всё в леденцы королевской кухаркой.

Двухнедельный декабрь опрокинул на солнечный мир

Ледяной и не сладкий, красиво искрящийся сахар.

С извинением ветер коснётся обветренных губ,

Облизну, языком ощущая морозную влажность.

И захочется за простынёй свежевыпавших вьюг

Целоваться взасос, вдохновенно мечтая о каждом.

21 марта, восточный, весенний навруз,

Я окно растворила, прохладой тепло покрывая.

И ведомая ласковой прихотью жаркого края,

Вспоминаю зимы новогодний невянущий вкус.

***

Мир сузился до слёз горячих,

Как море в полдень золотистый.

В прозрачном бисере монисто

Монеток, брошенных на счастье.

Живу подводною цыганкой,

Кочуя в пресных и солёных

Теченьях искренне влюблённых

И тем, кому меня не жалко.

Пророчица и берегиня

Свободы, к миру безучастной,

Я плачу так же, как святые

Иконописные – от счастья.

Коррида

Вонзая бандерилья каблуков

В загривок дня выходят на арену

Красавицы с икон, монет из пены

Рекламы для помады и духов.

День падает, как бык убитый, навзничь,

Лоснится солнце, хлопают мужчины

Безмолвно…

Словно полные кувшины

Красавицы несут густую полночь.

В кувшинах патока, вино, вода и жемчуг,

Занозы и морозы до рассвета.

Красавицы сжимают сигаретки,

Вдыхая в кровь зеленоватый вечер.

Мужчины с отрешённостью быков

Бросаются на красные улыбки,

Сгибаясь по везенью иль ошибке

Под бандерильями нежнейших коготков.

***

Что лучше – так фальшиво улыбаться,

Иль оказаться в пыльной тишине?..

Проигрывать мильоны ситуаций

С людьми в любви, как будто на войне?

Что лучше – овладеть святым искусством

Не обижаться и не обижать,

Иль новой страстью сохнущее чувство,

Как землю резким ливнем распахать?

Дорога безответна и червива

И всё на ней мне ново и к лицу.

Лежит в траве роса неприхотливо,

В корзинах сливу спелую несут.

Я выхожу на первую рыбалку,

На руки воском капает заря,

Червей копаю детскою лопаткой,

Несу в заварке литр янтаря.

Иду смиренно хищною дорогой

До пруда и подземного ключа.

Но вижу в рыбке проявленье Бога

И над огнём завариваю чай.

***

Я хочу тебя возделывать, как сад,

Полный трав и снов высокогорных,

Зёрна собирать на скользких склонах

И сажать под бликами оград.

Я хочу назвать тебя цветком

И наполнить ночь благоуханьем,

Принимая смерть, как обещанье вечности,

Раскинуться песком

Возле моря, тая под ногами,

Хрупкими ракушками дробясь,

И воскреснуть, если пожелаем

В зеркале волны увидеть нас…

***

Твой запах, вкус – первоначальная палитра

С которой замышлялся этот мир

Во всех оттенках запаха и вкуса.

Так пахнет Бог, ромашка и нарцисс,

Рябина с перцем таковы на вкус.

В тебе так сладко всё

И так светло – без приторности,

Свет не слишком ярок…

Твой каждый жест – немыслимый подарок.

Твой смех – венецианское стекло.

Ты – свежесть воскресающая вновь,

Ты – благодать, дарованная солнцем.

И боль – как будто розовая кровь

В лесной ручей из раны свежей льётся.

***

Ты принёс мне три георгина. Один из них завял, как наше усталое прошлое. Другой поник утром, но я продлила ему жизнь, отправив в недолгое плавание в высоком и плоском фужере, заменившем оторванный стебель. Он, неестественно красивый, лежит теперь, как огненная голова Иоанна Крестителя на моём небольшом алтаре.

Мы что-то приносим в жертву?

Почему всё слишком красивое кажется нам не естественным, а всё естественное не безобразным?..

Третий, с самым мощным стеблем остался жив, как здесь и сейчас.

Прошлое, жертвенный дух и непреходящий момент...

Прошло два дня, остался только дух.

И сегодня я выгляжу так, как будто бы мы прожили с тобой долго и счастливо и готовы уйти в один день. Лицо моё старое, как любовь.

Живой Пигмалион.

рассказ

Было три часа утра. Около трёх. А впрочем, важно ли сколько? Важно, что я её создал.

Девственницу ростом в три с половиной локтя, с миниатюрными запястьями и глазами, как ягоды светлого винограда. Если Вы думаете, что Пигмалион способен влюбиться в совершенные (с его точки зрения) мраморные формы, если Вы думаете, что он будет беспокоить Афродиту только потому, что, по большому то счёту, боится познакомиться с очень красивой девушкой, то это не так. Я никогда не считал себя гением и знаю, что не в состоянии создать то, что сможет меня устроить в течении всей жизни с её изменчивыми идеалами. А навлечь на себя гнев Афродиты, гнев богини допустившей к жизни кусок мрамора, брошенный мною в силу мужского непостоянства, согласитесь, это очень глупо.

И всё-таки я её создал. Я не создал нечто, состоящее из обрезков юношеских фантазий, из черт и деталей отказавших мне женщин. Я создал роскошную форму для совершенного содержания. Многие годы, приглядываясь к людям, я наблюдал схожести в строении черепа гениальных поэтов, зарисовывал тела танцовщиц, впитывал энергетику философов, певцов и музыкантов. Мне не нужна идеальная возлюбленная. Мне нужно чтобы мраморное тело стало гостеприимной обителью для всех возможных талантов, гармонично дополняющих друг друга. Мне не родить такую дочь. И нет никакой уверенности, что я не пожалею однажды, что  дочь моя – не жена мне, потому что придётся её выдавать за современно мыслящего грека. Жена – это часть интерьера, надёжно запертого от воров. Наши любители мужеложства не запирают только куртизанок.

Несколько ночей, подобно молодому мужу, я навещаю свою красавицу, разглядывая её тело вновь и вновь до мельчайших подробностей, не ощущая даже тени животворящего вожделения. Я должен убедиться, в правильности своих вычислений, прежде чем побеспокоить Афродиту. Я ничего никогда не просил у богов. Нет, периодически все мы восклицаем: «О, боги!». «О, боги, что мне делать!» или «О, боги, зачем я это сделал!»,  но я никогда не обращался по конкретному адресу. Более того, я не уверен… что боги вообще кого-то слышат…

Наши боги всё время чем-то заняты. Ни у кого из людей нет ощущения постоянной защищённости или хотя бы контролирующего присутствия. Есть много всемогущих и бессмертных, занятых множеством дел. И если честно я не представляю, что жертвенный огонь на алтаре, цветы, монеты или зарезанное животное могут привлечь Афродиту. Поверьте, я не безбожник. Но на землю боги не приходят. По крайней мере, в мире нет более всепобеждающих эмоций, чем эмоции, которые струятся из рассказов о вмешательстве богов. И никаких достойных фактов, а лучшие рассказчики – жрецы.

Было три часа по полудню. Теплился огонь на алтаре, опадали шелковистые лепестки, где-то орала домашняя кошка, забравшаяся на слишком высокое для неё дерево, под деревом громко кричали мальчишки и приставала к прохожим немощная хозяйка... Для всего мира Греция это люди с безупречными телами для совершенных скульптур, вино со вкусом истины и танцы в одеждах, подобных стайкам белых непоседливых бабочек. У людей заострённые лица, взгляды, как золото в свежей золе, запах Греции это смешанный запах цветов в свежести воздуха, точно сотни капель разных ароматических масел пролиты над неспокойным морем и подхвачены взлетевшей из воды серебристой тучей Посейдона. Небо Греции не льёт слёзы, оно изливает бесконечное благословение... Это поэтические ринги и накал загорелых страстей на ежегодных Олимпиадах, где каждая победа – как стихи, которые не должны расслаблять, но требовать от слушателей и поэта всё большего воодушевления. Греция, это свобода, которая разжигает таланты, порождая новые виды искусства, совершенствуя ремёсла и демократию. Правда, женщины тут ни при чём…

Хозяйка причитала всё жалостливей, кошка выла всё тоскливей, и я прервал свои прекраснодумные размышления, чтобы проверить выдержат ли ветви кошачьей акации                   моё невысокое гибкое тело.

Кошки всегда лезут от своих спасителей на самый тонкие ветки, пришлось немного повозиться и когда я отдавал хозяйке кошку, услышал взбудораженные крики «Пожар у скульптора!», крики с запахом чёрного дыма ползущего по солнечному небу.

Мой дом стал похож на очаг, возле которого сидела самая прекрасная на свете женщина с ожерельем из монеток, оставленных на алтаре Афродиты. Больше не осталось ничего. «Мы не знали, что ты женат, Пигмалион» - промолвил хор из остролицых горожан. В небе пропела летняя птица, и в голосе я услышал усмешку… Я и сам не знал, что я женат…

Друг, открывший нам двери своего дома, вернулся в город к лунному восходу и несколько часов мы были предоставлены сами себе. Я и ожившая скульптура. Что ощущает человек, осознавший реальность божественного вмешательства? Мне показалось – сотни пузырьков воздуха поднимаются наверх с морского дна. Я чувствую их в себе и слышу медленное восхождение. Какой-то сердобольный горожанин принёс моей жене покрывало. Люди всё не расходились, пришли представители власти, все пытались нам помочь, говорили, что любимого скульптора Пигмалиона никто не оставит в беде, но мне казалось, что все тянут время, чтобы разглядеть мою «жену». Не умные мысли для погорельца, но я беспомощно боялся, что ветер любопытства станет болезненным, а возможно даже агрессивным, если кто-нибудь почувствует в незнакомой городу женщине что-то запредельное. Греки любят верить в чудеса.

Известный скульптор без крова не слишком вписывается в образ городского благополучия. Убедив представителей власти, что готов уладить все печали, я увёл жену к морю. Она подчинилась без слов, она вообще всё время молчала, но ведь это не могло казаться странным? Так может вести себя любая юная женщина с хорошим характером, которая любит легко забывать о несчастьях и доверяет своему мужу.

Мы быстро шли по берегу моря. На воде качались чайки, солнце уходило на закат, женщина рядом со мной улыбалась. Я посадил её на гальку и спросил, понимает ли она меня? Женщина молчала и улыбалась. Её взгляд, растворённый во всем мире, был невероятно конкретен, казалось, она слышит меня и воспринимает намного лучше, чем любой рождённый женщиной человек способен воспринять реальность. Конечно же, в ней не было памяти рождения, она ничего не знала о смерти, она никогда не строила планов, и в ней жила душа Афродиты, часть её божественной эманации. У неё было конкретное предназначение – совершенное тело, созданное для талантов. Интересно, женщина, выточенная вдохновением, способна на рождение ребёнка?

Она умеет говорить? Что вдохнула в неё Афродита? Она способна на желания? Глина она или мрамор? Сумеет она меня полюбить?.. Я взял её за руку «Тебе нравится имя Галатея?». Галатея издала звук, напоминающий крик чайки, заявляющей о своём присутствии другим чайкам. «Хорошо. А я – Пигмалион». Можно подумать, это о чём-то ей говорит… «Ты голодна, Галатея?». Она задумалась и ответила на языке, которого я никогда не слышал раньше. Потом задумалась ещё раз и вслух начала перебирать языки – напевные, гортанные, свистящие, режущие, эротичные, злые – много разных языков, пока, наконец, не промолвила на греческом «Конечно я не голодна». Затем улыбнулась Эгейскому морю – всеобъемлюще и бесконечно конкретно.

Мы живём в доме у друга. Предаваясь любви, она учит меня немыслимым позам, рассказывает о существах, о которых вряд ли слышали даже прославленные путешественники, готовит неожиданные блюда, соединяя в них приправы, дающие еде огонь и нежность, гадает по звёздам, танцует… Она танцует целые народы, их легенды и культуру, их по разному вскипающую кровь, отношение к бессмертию и жизни. Её любят дети. Она способна рассмешить кого угодно, она виртуозно копирует голоса и походки, она способна всех понять. Она обаятельна и красива и чем-то напоминает всех прославленных красавиц эгейского побережья, при этом оставаясь Галатеей. Надеюсь Афродита не жалеет, по крайней мере не воспринимает её, как свою соперницу. Я счастлив. Очень скоро я смогу представить свою красавицу жестокосердным греческим мужам, и тогда, я надеюсь, их отношение к не реализованной женской натуре изменится и мир окунётся в новые краски, а главное надолго замолчат эти создатели лже благородных теорий по мужеложству. Мне видится, что греческому миру новые краски не помешают.

Сегодня мы идём в храм. По дороге из храма, отвечая на расспросы и нескромные взгляды, я приглашу всех в новый дом, где устрою благодарный пир по поводу своего новоселья и представлю грекам Галатею.

Пир превратился в моноспектакль самой прекрасной актрисы на свете. «Ты взял в жёны гетеру, Пигмалион?», - орали нетрезвые греки, глядя как смысл всей моей жизни, наполняет привычную музыку танцем, от которого через очень недолгое время никто не видел ничего кроме волос Галатеи, глаз Галатеи и дымчатого узора движений. Галатея внушала любовь. Голос её звучал, как надежда на вечную жизнь в ожидании смерти, но не в толпе теней Аида, в ней не было стремления к печали,  она говорила, смеялась, вдохновляла трезвых мудрецов на ещё большую любовь к мудрости, подводила к решению сложных задач любителей корней и цифр, которые ехидно вопрошали: «А может быть твоя жена решит одну не сложную задачку которую, наверное от лени, пока что никто не способен решить?». И затем благоговейно замолкали всем сердцем чувствуя подъём предшествующий озарению. Вначале все влюбились в Галатею, но это любовь не перешла ни в смертельную, для законного супруга, похоть ни в обожествление человека. У каждого словно открылись глаза на себя. Каждый увидел себя, как мечту и каждый мог её осуществить. В канун праздника Афродиты было решено устроить первый эгейский турнир красоты, на котором наконец-то засияют подлинные греческие сокровища, так расточительно, до этого дня, укрытые в кухнях и спальнях.

Происходило, то, что я хотел. По улицам бегали жёны и девы, в школах с ними занимались философы, мастера по вокалу и танцу, по доступным ценам продавались самые диковинные ткани, городская казна выделила деньги на некий таинственный приз для «царицы» и множество золотых побрякушек для всех осмелевших участниц. Всё случилось, как я рассчитал – чувство ревности оказалось сильнее привычных предрассудков. «А чем мои женщины хуже?», - вопрошал себя любой почтенный грек, который до этого дня не утруждал себя таким вопросом. То, что раньше казалось чуть ли не бесчестием теперь стало чуть ли не необходимостью… Ещё не много и они признают в женщинах граждан и дадут им право голоса на выборах… Безмозглые кучевые бараны, годные только на жертвы бессмертным. Не бойтесь, я просто отчаянно пьян. Я пью уже неделю.

Нет, в моём роду не было пьяниц. Но видимо в моём роду были подлинные художники. Я ни от кого не слышу, «Пигмалион, благодарим тебя за Галатею!», проклятье, они же не знают, что Галатея всего лишь обработанная глыба мрамора, оживлённая Афродитой, кажется… Но всё равно могли бы догадаться, что это я её такой сделал. Воспитание в данном случае равнозначно ваянию. А слышу я только одно, «Как повезло тебе, Пигмалион! Пигмалион – ты счастливец!!!». А какой я всех в Тартар  счастливец, если рядом находится моё же собственное творение, которое меня же разрушает?! Впервые то, что я сделал из камня, не возвышает меня в глазах окружающих и принижает в собственных глазах. Конечно же, я не могу так петь, писать стихи и решать математические уравнения, да и доброты во мне поменьше, не говоря уже о красоте… Возможно в моём роду вообще не было художников, но я вижу её глазами творца, который испытывает справедливую ревность к совершенствам своего творения без упоминания собственного авторства. Ещё не много и я услышу, как люди начнут жалеть Галатею, которой достался пьяница муж – завистливый, ворчливый и бездарный – память выдыхается быстрее утренних капель на диких цветах. На которые похожа Галатея после утренних омовений… Интересно, а почему я считаю, что не хочу до неё дорасти?...

Прекрасно если утро начинается с вина. День проходит без ложных стремлений ты всем говоришь в глаза, только то, что ты о них думаешь и никогда не ждёшь расплаты, потому что ты пьян. «Да он просто пьян! Не обращайте внимание». И никто не обращает, - слово сорвавшееся с пьяного языка никем не принимается всерьёз, но накрепко в ком-то засядет, потому что пьяный говорит то о чём шепчется вся Греция. Не смей меня перебивать. Ты же не будешь меня учить сколько должен выпить гений, чтобы начать честное утро. Не важно! Я буду работать когда захочу. Хочешь, начну прямо сейчас. Иногда я жалею, что сотворил тебя юной девушкой, тебе бы больше подошёл образ стареющей от своей сварливости гречанки. Хочешь, мы нанесём несколько лёгких морщинок, они всё равно скоро у тебя появятся!

Говорят, я выбежал из дома за своей женой, размахивая резцом скульптора…

Говорят,  что жена просила не отдалять меня от неё, объясняя, что я много выпил и совсем помешался на красоте, принимая жену за скульптуру. Говорят, что я при этом хрюкал, пытаясь раскрыть какую-то тайну. Очнувшись, я увидел две глубокие морщины на прекрасном лице Галатеи.

С сегодняшнего дня беру уроки вокала и танцев, больше общаюсь с философами и помню, что здоровье всё-таки в воде, а всё остальное для неудачников. Например, для тех, у кого нет заказов… уже пять недель. Вчера я слышал, от одного непросыхающего, что город не хочет делать мне заказы, потому что от моих скульптур женщины стареют. Надо же так всё извратить. И это в разгар лихорадки «Увековечьте мне мою жену». Золото теперь начнёт стучать по плоским как лопаты лапам  скульптора ………, этого громилы от искусства. А всё из-за кого? Хватит с меня здоровья, мне нужна истина. Надо пойти к жене. Кажется, она даёт уроки танцев… Какие у неё стройные ноги. И все на них должны смотреть. Наверное, мужья женщин с кривыми ногами, чувствуют себя намного спокойней. В конце концов главное в женщине – добродетель, а их у Галатеи и так предостаточно. Галатея, а тебе не кажется, что будь у тебя кривые ноги, ты была бы похожа на божество… которое может себе это позволить. Она споткнулась и упала! Вместе со мной.

Мне запретили видеться с Галатеей! Какая-то полоумная пифия, накричала на площади, что я уродую свою жену силой своей ревности и зависти. Город любит свою героиню. Пусть она в морщина и хромая, как подагрическая старуха, но для них она по-прежнему прекрасна! Со мной ни кто не хочет общаться. Доказать мою вину невозможно. Зато можно оставить без денег и благоволения. Глупцы, когда так много может сделать  ревность, мысль может сделать много больше! Вы обрекаете меня на забвение? На голод и нищету? А я вам так красиво отомщу.

Нет, мне совсем нельзя трезветь. Что-то внутри меня накаченное водой пытается мыслить здраво: «Галатея плачет, ты не прав, для неё нет большей радости, чем являть собой силу твоего гения». А ты объясни это всем остальным, мне то что до этого за дело? «Тебе нет дела? Тебе не кажется, что ты забыл про основной закон творчества: результат творения развивается по законам, не предусмотренным создателем и в этом обусловленность развития мира, его неповторимости в каждом новом создании, в тоже время так похожем на другие, поскольку в этом есть возможность взаимопонимания… И всё это не поддаётся контролю, это существует, как череда хаоса и постоянно возникающей гармонии. Ты не боишься гнева Афродиты?».

Но я не слушаю тебя, морская накипь. Несколько лет назад в город забрёл человек, живущий подаянием за рассказы. Судя по его очень странным сказаниям, за морем есть бог, который управляет всем, даже нашими богами, о которых ничего не знают люди, признающие этого бога. Всемогущий бог непобедим, он контролирует судьбу, всё человеческое ему чуждо. Тогда человека подняли на смех, накормили и пустили на ночлег, но попросили, больше не тревожить… Зато сейчас я понимаю, насколько этот человек был близок к неизведанной истине. Я вижу в себе этого бога. Бога сотворившего существо, начавшее развиваться по собственным законам, решившее подняться в собственном величии, хотя конечно же не в этом было его истинное предназначение. Бога, смешавшего языки, бога, разрушающего всё, что больше не поддаётся контролю. Бога превратившего ангела в сатану – для остроты драматургии.

Всё, что выходит из под контроля создателя, беззащитно перед собственным разрушением. Как ты была прекрасна, Галатея. Как приятно о тебе думать. Не отвлекаясь больше ни на что.

Сегодня я изведаю вкус подлинной победы. Я приду на ваш проклятый конкурс и предъявлю права Создателя.

Над городом тяжкое солнце. Влажные от жары красавицы являют миру свои наспех огранённые таланты. Они танцуют и поют не слишком хорошо поставленными голосами, словом ведут себя, как гетеры. В этом бесстыдстве смысла ещё меньше чем в совокуплении с мальчиками, - старший учит младшего, в основе крепкая мужская дружба и любовь к мудрости. Толпа разукрашенных дев, собранных ради удовлетворения мужского самолюбия – нет, Галатея, всё зря… Возле сцены несколько ширм, за каждой – члены жюри, разделённые между собой, чтобы ни у кого не оставалось ни капли сомнений в их беспристрастности. За одной из них Галатея. Но мы её конечно не увидим. Интересно, какой она стала? Так сладко и страшно подумать. Впрочем, у меня для вас сюрприз… В тот момент когда царице надевали на голову бесценную диадему и раздавались аплодисменты – ширмы так и не убрали, очевидно из за страха мести семей не победивших дев, я подумал о Содоме и Гоморре. Представил Вавилонскую башню, повергающую людей в языковое безумие и создающую столько ненужных преград,  – разделяй и властвуй, скажет кто-то, я представил хаос, ужас, смерть и вечное клеймо божественного проклятия. Аплодисменты из за третьей ширмы смолкли и оттуда вырвалось отродье. С воем отродье рванулась к дверям и толкая перепуганных людей выбежало прочь из мраморного здания, словно душа из каменной плоти. Я, надеюсь, оно убежало в нужном для меня направлении.

Было три часа ночи, когда я пришёл на кладбище. На одной из могил шевелилась куча человеческого мусора в длинной тунике. Я не буду оскорблять ваше воображение, описывая Галатею. Теперь она была безумна: «Здравствуй, моя красавица, ты узнаёшь меня?».

«О, я узнаю тебя, Пигмалион», - Галатея шагнула ко мне, - «Только я не Галатея. Я твоя смерть».

Кто даст гарантию, что воспалённое воображение и чувство оскорблённого самолюбия не способно убедить душу в том, что всё происходит, так как ты себе представляешь? Галатея была всё так же прекрасна и стояла вдалеке, как божество долины спящих, а над ней, вокруг неё, затмевая луну кладбищенской ночи, сияла женская фигура и в этом свете Галатея казалась почти вознесённой бессмертными богами на Олимп. Фигура молчала, но исходящее от неё величие подавляло. А может быть я слишком выпил, может быть я слишком выпил до того, как пошёл снимать с дерева кошку и сейчас очнусь от свиста мальчишек?

«Ты не очнёшься, Пигмалион. Твой путь закончен. Цель твоей жизни, твоя мечта утрачены, искажены тобой. Галатея, нет, не настоящая Галатея, а та, которую тебе было так приятно унижать в своих мыслях, стала страшной как смерть. И вот, я пришла за тобой».

Я онемел, я слышал жуткий голос, я чувствовал бессмертную тоску смертных за которыми приходит смерть, перед которой нечем гордиться.

«Да и я хочу добавить, прежде чем отдам тебя в руки Харону – я смерть, не важно какому богу вы поклоняетесь, как вы его называете – вы всегда поклоняетесь жизни и я для вас неизбежна. Ваш бог был до меня, ваш бог будет после меня, не суть по какому пути вы приходите к своему богу - я для вас едина. А поэтому знаю точно, что истинный бог никогда не унизит своё творение, потому что униженный человек хоронит своего бога. Бог создавший творчество знает его законы, бог создавший человека нуждается в человеке, созданном по задуманным им законам. Есть связь миров, истинный Бог – не тот, кто контролирует всех вас или боится что кто-то из вас способен занять его место – это ведь бессмысленно, не так ли? – истинный бог предпочитает развитие, в котором создание и творец взаимодействуют друг с другом. Все прочие – боги ленивцев».

Она вцепилась в меня узловатыми лапами, которые я представлял в последнее время у Галатеи, в её дыхании был конец… Признаюсь, я начал кричать не взывая ни к Земле ни к Небесам. В ответ на свой крик я услышал крик Галатеи, крик протестующего существа… Она подбежала ко мне живая, невероятно живая обхватила руками моё каменеющее тело и начала взывать к Афродите. Она говорила о моей слабости, говорила о том, что любовь ко мне смысл её жизни. Она умоляла, отпихивала смерть и говорила, что готова любить меня вечно, как бы я не заблуждался.

После долгой тишины, уничтожаемой лишь слезами и просьбами о милосердии женская фигура произносит: «Ты должен стать живым, Пигмалион».

Смерть разочаровано проскрипела: «Люди ничего доподлинно не знают о смерти и любят бога больше чем себя».

Галатея не отпускает меня едва живого и плачет, плачет обнимая. Кажется, я создал идеальную женщину, совершенную и милосердную. Я хочу быть к ней ближе…

Прошло довольно много времени. Греция не увядала, а мы с Галатеей слегка постарели. Зато у нас много детишек, которых очень трудно воспитывать. Человеческое сознание невероятно гибко и было бы приятно притвориться, что самое начало нашего знакомства с Галатеей было моим удивительным сном, но жена моя любит шутить: «Не веди себя так, я уже не каменная», - например. Хотя, если бы не эта история, я бы общался с детьми, как все родители на свете – с высоты человечьего роста, который, каким бы он не был, всегда остаётся не слишком высоким… Мои дети не обязаны быть лучше, но я буду счастлив, или восприму без огорчений, если они меня превзойдут. Это как мысль о гордыне – особой провинности перед богами, высказанная когда-то бродячим рассказчиком:

«Гордыня, как и любой грех, плоха не как запретный акт. Грех, это то, что нам вредит. Когда человек в гордыне своей пытается сравниться со Всевышним, это прежде всего не красиво. Просто делай то, что можешь, не сравнивая себя ни с кем. Гордыня портит характер и мешает подлинному величию. Делай! Пусть бог твой гордится тобой и если захочет обнимет тебя, не слишком низко наклоняясь…».

И они просто делают, они просто растут, так, как могут только они. А мы с Галатеей им помогаем. Пока мы живы…

Ташкент. 12.07.2008.

*Локоть - древнереческая метрическая единица. Рост Галатеи около 170 см.

Паучок – это отдельная видеотрилогия. Жанр – это правило игры в которых зрительскому восприятию удобно существовать и благодаря которому творец, задавая себе определённые рамки формы беспрепятственно углубляется в содержание. Но мы не будем прятаться в жанр.А перед паучком – небольшое размышление, которое приводиться ради единственного обзаться из которого и появился паучок.

«Ещё пара дней и я твёрдо уверую, что Ташкент – это большая лепёшка. А лепёшка покоится на черепахе, а черепаха крепко спит в самом центре мирового океана на голубом боку Земли».

Серый голос розы.

В узбекском языке нет слова «серый», нет слова «розовый». Есть цвета пепла и розы.

Если бы я хоть на секунду прислушалась к своему холодному разуму я бы никогда не стала возделывать розы из образов, слов и движений. Я бы разбила цветник и продавала то, что ценится высоко и всегда – за стройные, полные нелюбви к чужим прикосновениям стебли и бутоны, источающие запах неприспособленных к смерти святых. Но я ленивая садовница. Мне сложно растить цветы из земли. Проще из горла, сердца и рук, проще умирать и возрождаться. Проще играть в подобие смерти со всей одержимостью скрипки.

В узбекском языке нет слова «серый», нет слова «розовый». Есть цвета пепла и розы. Надежды людей живущих в Ташкенте пепельно-серого цветы; их души, как розы.

Если бы я слушала голос разума, я шла бы за голосом цвета пепла (исторгнутого дивными устами). Пепел это то, что не обманет. Дерево может вырасти и погибнуть, вдохновляя тенью смерти, обнажённой беззастенчивостью смерти людей, возделывающих розы из образов, слов и движений. Может вырасти и пережить, того, кто исполнил часть человеческого предназначения, посадив это дерево. Может помочь в продолжении рода, превратившись в записку с мольбой о Любви; вдохновляя Любовь на ребёнка - цветами на ветках и птицами между цветами. Можно перебинтовать сломанную ветку с любовью, способной её излечить и не понимать, что это чудо, как не видит границы между сказкой и реальностью ребёнок.

Дерево, чудо, ребёнок, цветок, жизнь цвета розы и пепла.

Роза – надежда. Пепел - итог, который не обманывает. Серый голос разума. Серый голос розы – внутренний настрой большинства произведений искусства. Жизнь прекрасна, но смерть неизбежна. Жизнь прекрасна, но смерть неизбежна – внутренний настрой почти что всех живущих на земле людей. И все они до конца своих дней надеются, что смерть их не коснётся. Их надежды цвета пепла в розовых лепестках. И для многих проще ждать смерть, веруя, что смерть подарит реальность, и реальность эта будет прекрасна.  Проще чем терять реальную красоту подаренной жизни, единственный подарок, забрать который не стыдно. Людям стыдно забирать свои подарки. Вселенной забирать не стыдно, правда странно? В Ташкенте ощущаешь это словно вкус пригоршни соли разведённой в паре пригоршней воды. Там нет свободы, мало перспектив и есть изнуряющий страх, потому что свобода бесстрашна. Разве это не жизнь в осознании смерти?

Если бы я слушала голос разума, я была бы ведомой по жизни голосом того, что не обманет. И сквозь свои усталости и страхи, сквозь неприкаянность я бы не создавала сокровищ, тех, что не всегда приносят деньги. Тех, что приносят свободу. Настройте себя на безликую вечность. Пожелайте умереть и возродиться в ней бесконечно искренним шедевром, нарушая её ледяную безликость, запритесь отшельником в собственном доме, и вы почувствуете время. Время во взглядах на вашу выходящую из моды одежду. Время в новых законах и ценах, которые зависят от людей. Время в тяжёлых гипсовых мыслях о собственной дряхлости, о неизбежности смерти. Но это всего лишь дряхлое время. Это время – дитя суеты, порождаемой страхом. Время, ставшее деньгами, как Рубикон завершённого детства. Если время стало деньгами, значит, закончилось детство.

Это  время наших страхов, а всё остальное безликая вечность, желающая любви и лица, потому что нет вечности, пока нет времени, согретого счастьем, времени, необходимого для счастья. И нет ничего, кроме счастья, для которого стоит рождаться.

Я желаю свободы.

«Каждый день я просыпаюсь зернышком, из которого может вырасти что угодно. Например, горячая ташкентская лепёшка, которая лежит на черепахе. Звезда, Роза, Дерево, Мысль, Эмоция, Поступок, возможно, чья-то жизнь».

А теперь – главное.

«...в потрёпанном пальто

Садовник золотистой акварелью

Рисует сонный воздух над рекой.

Сиреневые сломанные тени

Качаются за смуглою рукой»

«Варсландия» Е-А.Кедровская

Паучок. У меня в комнате на диване лежат крылья. Чтобы сделать эти крылья художница вначале изогнула толстую проволоку в символической форме птичьего (или ангельского) крыла, обмотала проволочный каркас шерстяной белой ниткой, а затем использовала его, как пяльца и сплела рыбачью сеть, украшенную жемчужинами и цветами. Сеть, способную собрать улов из внимательных взглядов. Крылья были сделаны для съёмки, но пока лежат на диване без дела. Однажды на  них появился паук. Серый маленький паучок висел на переплетении ниток, с таким видом как будто это он вытянул толстые белые нитки, жемчуг и цветы из плоского серого брюшка. Конечно паук так не думал. Но видимо у меня было антигуманное настроение и паук мне напомнил какого-нибудь сквернослова художника, который висит на божественном теле природы с видом подлинного творца, но движимый желанием сплести лишь липкую коммерческую гадость для ловли падких на уродство душ. Паучок был не причём. Просто некстати попался, а мне отчаянно не захотелось, чтобы такой паучок проявился, в изъяне моего искусства, в который я незаметно скатилась, думая о хлебе, о деньгах, играя в ладушки с болезнью или смертью. Ещё не скатилась? Надеюсь.

Клоун был клоуном от Бога и только этим мог достойно зарабатывать себе на жизнь, но при этом страшно злился, когда над ним начинали смеяться. Он бы с радостью стал карикатуристом или пародистом или критиком, которого бесплатно приглашают на разные выставки и премьеры, и преданно смотрят в глаза, но он был клоуном от Бога и лечил людей смехом. И при этом страшно нервничал, когда…

Утро. Камера напоминает котёнка. Котёнок исследует спящего человек, трогая лапкой, приближаясь, отскакивая и охотясь, - нафантазировав себе что-то... А человек спит. Спит в позе эмбриона, спит, как зёрнышко хлеба. На лицо человека, на кончик носа лица человека падает капля воды – возможно открыто окно и завёлся дождь-будильник, а возможно кто-то этажом выше поливает петуньи с головками граммофонов. Человек открывает глаза. Цвет глаза совсем, как зелёный росток. А дальше начинается день. День событий, встреч и мелких происшествий. А поскольку человек – художник, в поисках новых образов и идей, мы вполне допускаем, что его сознание или подсознание в кульминационные момент всех событий и происшествий, превращает героев событий во всемирно известные образы изобразительного искусства – Мадонны, Джоконда, монстры Босха, и т.д. Это красиво, страшно, трогательно, пафосно или нелепо, но обласкано самоиронией события к себе самому. В конце концов человек возвращается в свою мастерскую и пытается сотворить нечто – написать, нарисовать, придумать, слепить, а реальные персонажи и творческое поле земли врезаются в него, обволакивают, не дают проявиться новому. И это поле Земли оказывается пропитано ядом и болью, конфликтами и уродством. Одиночество поёт Песнь Песней смерти не умолкая. И человек бросает взгляд на крылья. И человек пытается кого-то учить и быть назидательно мерзким, но вспоминает историю про клоуна, рассказанную накануне...  Он одевает пальто, берёт акварель и рисует. Рисует все оттенки света, принимая красоту, как бесконечность, помня – совершенство не ревнует и понимая, абсолютно понимая что во вселенной Главный садовник неустанно делает то же самое, а значит, возможно решительно всё.

ВАРСЛАНДИЯ

Под липами, на кромке мироздания,

Играют гномы в старое лото –

По клеточкам вопросы и желания

Разбросаны; в потрепанном пальто

Садовник золотистой акварелью

Рисует сонный воздух над рекой,

Сиреневые сломанные тени

Качаются за смуглою рукой.

Из высушенных косточек граната,

До блеска отшлифованы игрой

Бочонки; отдаленные раскаты

Грозы, прошедшей мимо. Водяной

Вытряхивает воду из свирели,

Потерянной в протоке, в камыши

Забрался ветер, легкие качели

Рогатые качают малыши.

Три карточки на каждого, в кувшинах

Вода и мед размешаны; молчат,

На бороды налипла паутина –

Нет партии; вдыхая аромат,

Смеются эльфы, длинные рубашки

Забрызганы нектаром и вином,

Тяжелые белесые ромашки

Наполнены полуденным теплом.

Грибами пахнут вязкие туманы,

Осевшие в оврагах, глубина

У неба невозможная, как рана

Набухла горькой кровью бузина.

Покусывают влажные травинки,

Насвистывая в длинные усы, –

Кудрявые пушистые затылки,

Ленивые песочные часы...

В мешочке, перетянутом бечевкой,

На сто ходов разобрана судьба;

Захлопнется пустая мышеловка

Пустого дня. Пустая ворожба.

Оплакивая лето безутешно,

Холодным, как подземная река,

Напевом завораживает леших

Знобящая русалочья тоска.

Под липами, на кромке мироздания,

Играют гномы в старое лото;

По клеточкам вопросы и желания

Разбросаны – не выиграл никто.

Непрочная лесная тишина

Разнежена любовью и печалью –

Забытая во времени страна,

Где воздух чист, как в первый

День Созданья.

Арт - календарь - подробнее...