Между Ангелом и Музой. (Попытка приземлиться)


Действующие лица:

Музыкант

Ангел

Муза

Девушка

Клоуны.



Сцена. Три плоскости, разделённые тремя занавесками. Занавески раскрываются в разные стороны. Сцены сменяют одна другую безостановочно, поэтому декорационные изменения должны быть легки и бесшумны – ширмы, шарниры. Похоже на эстетизированную ярмарочную площадь, на которой разворачивается сон Музыканта.




Через тёмную тонкую ткань видна комната, по которой ходит девушка в чёрном длинном пальто. Её лицо закрыто капюшоном. Она захлопывает чемодан, оставляет на столе письмо.

Девушка кладёт на стол ключи. Звук неожиданно резкий. Девушка уходит.

Меняется освещение. Ткань теряет прозрачность. На ткани высвечена надпись.

Незнание высших законов не освобождает тебя от воздействия этих законов.


Надпись гаснет.



На авансцене – Музыкант и Муза.

Муза – Ну что, сочинил?

Музыкант – Сочинил.

Муза – И как?

Музыкант – Как…С женой проблемы, друг в обидах – не услышал, не помог не позвонил, заработаю прилично, да и радость такая… внутри. Да! Последний проект, говорят, кого-то там на что-то вдохновил и осчастливленных ближних куда как больше, чем обиженных родных.

Муза – Вот.

Музыкант – Когда-нибудь я это брошу. Стану богатым, не слишком счастливым, и брошу.

Муза – Я хотела бы вырвать из сердца, но я не могу. Ибо этот цветок закрывается вместе с глазами.

Музыкант –  Сколько раз просил тебя не чавкать я жвачкой. Противно слушать, в конце-то концов.

Муза – Это не я чавкаю, это жажда чавкает твоя. Пойдём обращать бумагу в вино?   

Музыкант – Подожди.

Песня, нежный женский голос. Музыкант торопливо уходит, Муза уходит в противоположном направлении.



Занавес открыт

На сцене колодец и ведро воды. К ведру подходит Музыкант и Ангел – пьют. Садятся спинами к колодцу. Ангел продолжает напевать, он вслушивается напряжённо. Над ними вспышки молний, гром, свист пуль, разрывы бомб. Клин света – от колодца, расширенный к залу. В свете падают – звёздочки-блёстки. (По безумной авторской идее – это звёзды, что видны со дна колодца в глубокий полдень).
Она поёт всё громче, что-то неразборчиво говорит, смеётся.


Музыкант - Где ты так долго была?

Она не отвечает. Появляется Муза в костюме цирковой ассистентки, задёргивает занавеску.

Аплодисменты за занавеской.

Музыкант выходит из-за занавески уже во фраке. Рядом – Муза с аксессуарами цирковой ассистентки. Смотрит на него с обожанием.

Музыкант – Между мной и роялем всегда остаётся пространство для недопонимания. Как между придворным и королём. ОН, чтобы звучать должен быть прекрасно настроен. Я, чтобы он позволил мне на нём играть должен быть оригинальным виртуозом. Мы друг без друга личности, но не больше… Вот этот момент перевоплощения… Нельзя всё время быть музыкантом, но нельзя быть чем-нибудь кроме рояля, если хочешь оставаться королём. Без него я невозможен, поэтому именно я становлюсь ходячим компромиссом между жизнью и дорожкой в небеса.


Музыкант смотрит на рояль. Подходит к нему с настроем дрессировщика и протягивает руку. Рояль рычит. Музыкант отворачивается, снимает
с верёвки – бельевой, на заднем плане цилиндр и смотрит на рояль глазами мага. Рояль пыхтит и выпускает серпантин. Музыкант снова поворачивается к своей манерной Музе. Муза танцует канкан. Музыкант обречёно машет рукой. Муза достаёт солдатскую фляжку и, отхлебнув, садится на пол. Мимо проходит Ангел в холщовом балахоне. Ангел приостанавливается, достаёт лавровый венок, надевает его на цилиндр Музыканта. Неумно хихикнув, уходит. Музыкант подходит к роялю, рояль мурлычет и, вздохнув, играет что-то красивое из классики, что исполняется довольно редко. Музыкант смотрит Ангелу вслед. Муза наматывает на руку хлыст дрессировщицы.



Музыкант выходит из-за занавески.

Он и уличные музыканты (клоуны) играют «Белль». Мимо проходит Ангел. Музыкант поёт сквозь романтический цинизм, её походка меняется.
Она идёт, покачивая бёдрами, несколько нарочито. Парень всерьёз начинает стараться. Она завязывает пояс, обнаруживая сказочные формы. Он поёт, как Каррерос в Гостином Дворе. Сверху начинают сыпаться бумажки, сквозь одобрительные возгласы людей… Секунда радостного замешательства и Ангела уже нет… Музыканты разбредаются. Он остаётся один в темноте. Запрокидывает голову. От глаз идут потоки света. Резко раздёрнуты две занавески. Колодец. Темно, четыре светящихся глаза.


Ангел – Я была высоко. Там где птицы развлекают небо, а небо веселится и пускает пузыри. Я была в безвоздушной вселенной, разжигающей воображенье тех, кто невидим для глаз людей, я смотрела на пляски ночных мотыльков, как женщина, способная отдаться только в момент немыслимой страсти, только по любви, но нет любви, и остаётся крутить безыскусное порно. Из жизни ночных мотыльков. Я гуляла по звёздным лощинам, не фыркай, это не красивость… Меня всегда опережала Муза.

Музыкант – Я звал не вдохновение. Тебя.

Ангел – Я не смогла бы дать тебе ни звука, ни строчки. Всё что я могу – прогнать унылость. Всё, что я могу связать тебя и реальность. Всё, что я хочу – твоей свободы.

Музыкант – Ну конечно, свободы…

Ангел – Нет, не отнять, объяснить, как с нею тебе уживаться. Ведь свобода – это всё, что ты имеешь и ради неё все эти условности, эти подпорки.

Музыкант – Вроде голода и плясок крайней плоти…

А. – Похоже на застрявшую стрелу. Амура.

Музыкант – Аж закружилась моя голова. Мы все уверены, что мы хотим свободы? Не так, мы всё уверены, что мы будем счастливы только тогда, когда наша жизнь и наши фантазии о растреклятой и чудесной совпадут? Когда, как по водоканалу можно переплыть из уютного мирка своей души в открытый океан, пьющий из всех водоканалов. Я слышал, есть такая легенда – художник после смерти попадает в тот мир, что он нафантазировал при жизни. Он сам себе находит рай.

Ангел – А реальность становится вовсе не раем.

Музыкант – По этому поводу тошнило Сартра…

Ангел – А зря. Ад – это вовсе не то, что вокруг. Ад, это то, что есть в душе, что не даёт тебе быть человеком.

Музыкант – Но ведь я не просто человек. Я – художник.

Медленно возвращается свет. Мы видим Музу, которая начинает исполнять стриптиз. Свет в глазах Музыканта становится… нет, скорее, гаснет. Он опускает голову и начинает что-то наигрывать, затем, хлопает по карманам в поисках ручки, обращается за ней к залу, где-то находит, достает блокнот, садится на пол, пишет. Муза смотрит на Ангела, грызёт яблоко. Ангел задёргивает занавеску.



На сцене появляются клоуны. Вместе с Музой они разыгрывают сценку поиска вдохновения и, затем, невозможности от этого вдохновения избавиться.  



Ангел и Муза. Сумрак. Высвечены только лица и руки.

Муза – Две секунды после пробуждения
Два цветка придуманного сада,
Брошенных за тайную ограду
В воздухе ни мысли, ни движения.

А. – Хватит надоедать.

Муза – Не завидуй.

А. – Я не завидую. Пойми ты, ради себя хотя бы пойми, что ты – это форма, а я это всё-таки смысл, не будь такой собственницей. Что ты без меня?

Муза – Я – кураж, и драйв, я эмоция и успех. А ты – занудство.

А. – Ты – это хочется, но о чём?

Муза – Я – это… Божий дар. А ты, ты же способна всё уничтожить. Глупым мановением крыла. И человек, художник, жизнь положивший на то, чтобы тайна, роскошная тайна меж явью и сном обретала его плоть и кровь, всю жизнь на диалог с невероятной силой, бывшей проосновой бытия, бросает всё ради маленькой резиновой пустышки (показывает соску). Это всё, что ты сможешь ему предложить. И тонны, килограмищи сомнений, частокол шипованных решеток – это правильно, это не верно, вот здесь вот бог, вот здесь вот чёрти кто…

А. – Ты знаешь – это ревность. Я тебе ни сколько не мешаю, я только хочу, чтобы ты не считала, что способна заменить саму реальность.

Муза – О-о…

А. – Или ты боишься, что со мной, или с той, кто со мною приходит потребность в тебе отпадёт – ведь любви не нужны дополненья?

Муза – Да, с твоей транзитной божьей тучи. А развитие, а самолюбие, а?..

А. – А любовь не только к половинке. Просто любовь. Она меняет качество жизни, она помогает не ошибаться.


Сцена следующая.

Музыкант – Монолог, возможно песня.

Как будто тёмное пятно над головой размером с дом,
Как будто ветер – сумасшедшая наседка
Встревает между небом и тобой,
Тебя соломой оборачивая,
Но смолою запечатывая.

Будто ты – дитя эпохи
С головой уходишь в ожиданье перепутья,
Сбиваясь на которое собой быть можно
Не препираясь с реальность,
Отбрасывая грязь.
Как будто кто-то вертит головой
Внутри тебя, отыскивая слово, способное
Хоть сколь-нибудь утешить,
И в сладость умиления не впасть.

Как будто ты во времени подвешен
И быть во вне – твоя водобоязнь.
А время, время рвётся на потоки,
Тебя не вынуждая быть жестоким,
Но подразумевая, что пропасть тебе иначе
А в душе пятно, горчащее коньячным шоколадом…  
Как-будто…


Он кладёт руки на стол, голову на руки. Муза вытаскивает листок из-под руки, целует его вкусно и начинает импровизировать в некоем пластическом экстазе. Ангел гладит голову Музыканта.

Ангел – Ну кто тебе сказал, ну кто тебе сказал.





Занавеска отдёрнута. Картины в которых гротеск переходит в печаль или некий дискомфорт, глубокомысленность в позёрство. Это картины из живых существ, и это то, что снится Музыканту. Сон во сне. В какой-то из моментов одна из страшных и загадочных картин начинает оживать и приближаться. Музыкант просыпается и резко стряхивает наваждение. Пробуждение ложно по сути. Какое-то время он пытается прийти в себя, не понимая кто он и где.

Музыкант – Кыш!..

Муза уходит. Ангел сжимается, но остаётся. Музыка.

Музыкант (манера ведущего странной шоу программы)  - Итак, мои сладкие, я расскажу вам странную сказку.  
Это моя мама. Человек, в конце концов готов сказать, что я люблю её, как мать, но я теряюсь перед ней. А потом он скажет о жене, что я люблю её, как женщину, но я теряюсь перед ней. Но даже если женщина в жене останется в рыхлых складках прошлых впечатлений, то человек в жене удерживает брак.

А. – Чего же ты несёшь…

Музыкант – Это мой отец. Он совершенен, потому что я его не помню.
Это те, кто могли, стать моими братьями и сестрами. А это моя любимая муза. Она племянницы Дракулы, и любит, когда у меня депрессия.

А. – Браво!.. А я вот знаю человека, которому не нравится выплёскивать на прочих свои слоноподобные проблемы. И муза приходит, только тогда, когда он счастлив. Когда спокоен или… не спокоен. Вернее влюблен.

Музыкант – А это мои прошлые жизни, и каждая тянет на себя моё одеяло в поблёкших заплатках. А это моё… искусство (показывает на разнузданных клоунов). Оно меня и сотворило… Или выдрессировало. (смотрит на Ангела). Так бывает перед дождём, который всё никак не начнётся. Так бывает перед желанием чуда. Вот-вот и чудо станет тобой и дышит оно нежно и хрипло, вот-вот и прибой изогнётся волною и ветер хлестнёт душу молитвой, но происходят обычные дни, и я начинаю насильно мечтать, и начинаю в мечтах оставаться всё чаще и забываю, как когда-то умел желать, и умели сбываться желания.

А. – Самое сложное – граница. Вот, ты попросил о желаемом. Вот ты его получил, и теперь нужно действовать, а ты продолжаешь ждать, что надмирный волшебник, что-то подскажет. Самое сложное – в этой границе.

Музыкант – Художник по определенью попрошайка.




На сцене пантомима – поиск чуда.

Кухня коммунальной квартиры. Темно. Плачет девушка. На плач начинают сходиться жильцы. Свет. Страдалицу пытаются утешить, отвлечь, используя предметы и вещи абсолютно привычные. Но постепенно эти вещи становятся всё более необычными, всё более красивыми, словно в них врывается душа, способная прогнать уныние. Пантомима превращается в оркестр.

Муза – Ну и что же ты есть без меня. Что ты в этом сговоре сомнений, против жизни, твоей природы. Где тебе быть королём? Только на чистой бумаге. Инструмент сфальшивит, женщины вечно лукавят, публика капризный организм, где Вам быть совершенным, как ни со мной, кто Вам
даст богатство и силу, кто кинет Вам под ноги сотни свихнувшихся дам? Ты рождаешься исписанным листом. И на этом листе – черные пятна, былые заслуги, а если не помнить или не верить, то на этом листе – болезни и гены, предрасположенность и божий промысел, на этом листе несовершенность каждого момента или совершенность, которая так хороша, что готова стать плюшевым креслом и поставить тапочки под кресло. Откуда ты знаешь о неиспытанном? Только от меня. Кто привораживает, кто тебя лечит? Кого ты превращаешь в унитаз? Драгоценное блюда с медовой хурмой? И кто твой любимый диктатор, благодаря которому ты, в глазах остальных существо избранное, существо не от мира сего, в котором только поиск совершенства.

А. (Музе) – Кто ты есть без меня? Ну посмотри, он вдруг увидел что мир многослоен, он вдруг услышал, как он дышит, в тебе забродили странные мысли. Например два монолога, старика и котёнка, которого он продаёт. Старику нужна бутылка водки. А котёнок тихо дремлет на его руке. И ты, о боже мой, вдруг начал думать, а что может чувствовать живое существо, которое продают неизвестно кому. Не мыслить, нет, но чувствовать что жизнь его стоит пол ночи забвения и три часа похмелья. И ты вдруг поняла, что всё происходит здесь и сейчас и телескопы сверлящие звёздное небо похожи на замочную скважину запертой подвальной двери во дворце небоскрёбе, потому что ни телескоп, ни микроскоп тебе не покажут миры, которые на всех скоростях, каждое мгновенье проносятся мимо тебя. И вот душа его проснулась, вот он начал сотворять и понимать, всё больше и больше, что творчество это бездонный колодец, в котором нужно не только спускаться за каждым глоточком воды, но украшать стены колодца самой фантастической резьбой.

Музыкант – Да, подумал он, два тысячелетия назад пила вся Палестина, и это ей не помешало, произвести на свет необычайного пророка. И он решил, что истина – в вине. Девчонки, не ругайтесь. Я люблю обоих. (Ангелу) Просто без тебя, она бывает очень глупой. А без неё ты бываешь такой… невыразительной.

Обе – Ну и чего же ты без нас?

Музыкант – Плостой плохожий. (обращаясь к Ангелу) Нет, ну, а чего же ты ждала? Чтобы я вместо того, чтоб жизнерадостно лукавить или весело выть на луну вышел ко всем и сказал – я всех вас сделаю счастливыми. Конечно. Эдакий ну разудалый фашистик.

Ангел – Но может быть можно сделать что-то такое, что по крайней мере, натолкнёт на желание счастья?

Муза – Вот… дилетантка…

Ангел – Без него ты не возможен. Поэтому именно ты становишься ходячим компромиссом между жизнью и дорожкой в небеса.





На столе конверт и ключи на столе. На диване сидит Ангел.


Музыкант приходит с концерта. Шумно, нетрезво, с цветами и Музой. Видит на столе конверт. Бросает цветы на пол. Вскрывает конверт, читает.

Музыкант (резко Музе) – Ну, беги за ней.

Муза – Почему это я?

Музыкант – Судя по письму.

Муза – Надо же – влюбиться в музыканта, а после тем же его попрекать. (читает письмо) «рядом тебя не бывает. Я перестала тебя понимать. Общий язык найдёт адвокат». Я к тебе её приворожила!

Музыкант – Ну, так беги за ней! Убирайся.

Муза убирается – наверх по канату.

Музыкант наливает полный стакан и смотрит Музе вслед. Мимо проходит клоун с канатом и мылом в руках.

Ангел (очень тихо) – Так ты туда не попадёшь.

Музыкант берёт в руки гитару и… и ничего. Подходит к роялю и… ничего. Снова смотрит вверх. Мимо проходит тот же клоун, и подмигивает ему, слегка притормозив.

Музыкант (выплёскивает виски) – И так всегда. Когда ты есть, то всё подчинено тебе. Когда я выхожу из дома.

А – То требуюсь я, чтобы ты ни попал под трамвай и все, твои фантазии нашли на своё воплощение деньги.

Муза (спускаясь по канату) – Как цинично.

Музыкант – Как я от Вас обеих устал…Что нового? Да ничего.

А – А кругом десятки подсказок.

Музыкант – Стоит только не слишком бояться. И подсказкой становится реплика человека на эскалаторе, рекламный щит и многое другое.

А. – Да. Да.

М. – Да не старайся ты так.  
В детстве мир похож на леденец. На горсть леденцов, налепившихся в чёрном кармане.
(В зал) Незнакомый прежде страх – понравится вам. Как бы ни были врата мои просторны, как бы широко не распахнул их мир, я протискиваюсь между косяками, как морж между скользких краёв полыньи. Зачем условности? Зачем такие рамки. Художнику нельзя, нельзя, нельзя девальвировать луну в сетчатке туч до презренной, вкусно пахнущей бумаги.
Можно так. Оконное стекло преломляет бледно-белую луну и глазам моим кажется образ креста. Два луча, пересекающих луну, два брусочка для марионетки моего воображения. И – стекло неровный леденец, облизанный духами ночи. И луна – пупырчатый теннисный мяч, отражённый между ракетками солнца. Одна – закат, одна – восход.
Мне бы хотелось вдыхать ароматы метафор. Мне бы хотелось любить неизбывную прелесть этого грешного, дивного, дивного мира.
Но за момент до пролития крови, изысканности жертвоприношения жизни в угоду бессмертному тексту я вспоминаю, как светлы твои глаза, как далеко от вдохновенья естество во время таинства оргазма. И тогда я превращаю образы в зерно, вино, перец и мёд, в стирку белья и прогулки по мокрому снегу.
Для меня потерять вкус к слову – всё равно что потерять вкус к тебе, кем бы ты ни была, моя любимая. Наизнанку вывернуть слово, раздолбать унылую огранку. Мне не хватает слов – я буду молчать, звучать, буду плакать, уткнувшись лицом в роковую подушку, душа, как ребёнка осеннюю душу, косноязычно ворочая сердцем. Эта жизнь такова какова. Чистая правда. Когда ты начинаешь видеть то, что видят глаза, находящихся рядом, когда ты отвечаешь на вопросы, которые заданы были, когда ты поймёшь наконец, что мир – не налипшая горсть леденцов в одном из твоих полушарий.

О чём двое вечных молчали в Раю?.. Если рай – взаимопонимание.
Хорошо, когда Ангел становится музой.

На заднем плане – пантомима. Тоже клоунада, но не грубая, если можно так сказать.

Музыкант – Что побуждает нас искать вдохновения. Что подобно образу первой осмысленной розы, во всех ее росах, шипах и тюрбанах бутонов виденных и раньше, но ни сколь не затмивших садовой ромашки, пока ароматные веки сквозь метафоры взрослых поэтов и солнечный прицел не раскрыли детские глаза. И сорванная роза на земле и никогда пчелиная душа не унесет слепой воздушный поцелуй. Втоптать цветок в траву, оступившись неловко, втоптать чью-то нежность в переставшую радовать плоть, низвергнуть
богиню в саван любовного ложа… Пусть руки в меду и крови, но ты, ловец сладострастных иллюзий, ты путешественник по мавзолеям фей бодренько шлёпаешь дальше. И мне нельзя увидеть Эвридику… И мне онемевшим усилием воли не дать обернуться Орфею. И кровь моя черна от кофе, и ночь моя светла, как вечный день, и день и ночь мне звёзды берегут. Кто побуждает искать вдохновения, играть в которое немыслимо и скверно. Да и бесполезно.
Не теряя. Не роняя хрустальных сосудов, не хватаясь за блестящие ножи, для которых ты вдруг оказался неловким жонглёром, не изранившись болезненно и глупо. Когда, возможно мысленно, возможно под стрекот кинопроб судьбы перепробованы тайны обладанья, нежность единственного человека приносит наслаждение творца, совокупившегося с созданной вселенной и не нужно так жестоко разбиваться, чтобы с нимбом, разодранным в клочья, брести за звуком вдохновения. Любимая рядом, тайны твоей перспективы в тебе и творчество в динамике нирваны

Открыты все три занавески.
Музыкант садится за стол, кладёт голову на руки…

За кулисами шум ключей в дверном замке, кто-то в прихожей снимает плащ и напевает.
Музыкант (поднимает голову, как разбуженный человек, прислушиваясь):
Где ты так долго была?

Женский голос продолжает напевать.

Муза и Ангел замирают по бокам колодезного сруба…



Занавес.

Голос –Наши древние восточные предки свято верили, что если до конца своих дней что-то там сочиняешь, то попадаешь в колесо реинкарнаций, и твой талант в тебе просыпается раньше и раньше.
И ты не можешь стать кем-то другим. И ты не можешь развиваться.

Надпись на занавесе – «Между ангелом и музой».

Голос – Как не просто…




Ну, собственно, овации, поклоны?





ИЗНАНКА МОНЕТЫ   

КАЛЕЙДОСКОП


Действующие лица:

Взрослый Малыш

Девятилетний Малыш

Трёхлетний Малыш

Карлсон

Ворон

Ворона

Сказочница

Психотерапевт

Родионыч (дед дворецкий)

Пушкин

Любимый человек Сказочницы

Продавец картин

Экскурсионная группа

Алиса ( персонаж книги «Алиса в стране чудес»)

Дюймовочка

Красная Шапочка

Серый Волк

Спящая Красавица

Принц

Золушка

Крот

Мышь Полёвка

Ласточка

Черти

Ангелы

Шёпоты и шорохи. То преувеличенно громкие и растянутые, то тихие и заторопленные. Нежные и страшные. Дюймовочка в чреве лепестков красного тюльпана сосредоточено ждёт... Два лепестка «разрезаны» светом. Дюймовочка щурится от света, по лицу текут слёзы.




19 век. Дворянская гостиная после буйной ночи.
По гостиной  бродит дед дворецкий.

Дворецкий:
Закатилось солнце русской поэзии… И сколь же их терпеть, озорников! Иди домой, да и буянь. Опять снопов из портьер навязали. Слизь, грязища! Будто кто ковер икрой кормил...  Мочи нет, кормил. Родной, зернистой!!!

Вязкий Голос из под стола:
Пушкин – ваше всё.

Дворецкий:
А вот и батюшка! Нашёлся…  

Дворецкий вытаскивает запутавшегося в какой-то тряпке вроде как бы Пушкина.

Пушкин:
Я – памятник себе…

Дворецкий:
Никто и не перечит. И губы не слюни, и так страшной… Дитя малое. И – памятник! Таперича из водки и икры…

Пушкин:
Мизерный какой же ты, Родионыч! Глубина помыслов тебя не пронимает. Чтобы глаголом сердца жечь, знаешь, какие огни должны по жилам метаться! А где их взять?! Пророку, к сему же, – не грех.

Дворецкий:
Ну, огни-то, быть может, и должны. Да и глаголом – жги-балуй, пока зудёт. А кресла тут причём?  Воск зачем на кресла лить? Свечи над коврами раздувать? На чью потеху у соседей пол-именья пригорело? К земле пригорело, к зиме…

Пушкин:
И небо копотью дышало… Гадость вот. В иронии природа… искромётна.


Дворецкий:
В нашей – икромётна… За тем поместьем неизвестно кто буян…

Пушкин:
…Родила царица в ночь. Не то сына, не то дочь!.. (разлаписто народно поёт, мигая с каким-то намёком)

Дворецкий:
Кто буян – неизвестно, ворчу. А мы отколь на пламень наглядимся? Припомнят меня ещё... Ведь всё жалеючи, жалеючи тебя, писалец! (Взвывает. Гораздо спокойней, с потёмным испугом). Жену бы тебе при¬вести… Невинных скольких распалил.

Пушкин:
Винных, невинных, надолго ли младость… Зато как писалось потом, как спалось…

Дворецкий:
Дак пальцем не трогай, любимый зачин. Во что не ввязнешь – как потом писалось! Хитрое вы семя – пииты!

Пушкин:
Не хитрое, свободное.

Дворецкий:
Для всех.

Пушкин:
Выпорю, голубчик, дозвонишься!

Дворецкий:
Не выпорешь, батюшка, это – злодейство. А ты у нас, кажется, ентот…

Пушкин:
Жену ниспошлют. Жена всё изладит. Так что поворчи еще, ты поворчи, Родионыч. А вспомнишь – сказку расскажи, хранитель нравственности. Муза – она не хранит, она дурманит, чтоб вытянуть к невидимым завесам, и сущность пере¬делать, отдаваясь…. Чтоб выдохнуть в конце: «Ай, сукин сын!». Другие чтоб потом не размышляли… А с чем он, в общем-то, совместен, божий дар?


Дворецкий в  ужасе поднимает глаза, на него надвигается тень.


Перелистывается страница  большой тетради. Мужская рука пишет гелевой ручкой: «Ерунда всё это». Тетрадь лежит на столе. Там же, на столе в рамочках стоят  две фотографии, на одной из которых изображено два человека, на другой – один. Отчётливо разглядеть изображение этих людей невозможно.
Высокий молодой мужчина с хорошей фигурой отходит от стола к окну. Мы видим только силуэт. Окно закрыто  шторами, на которых  изображён человек в римской тоге с моторчиком. Мужчина смотрит на часы. Заметно нервничает.
За окнами раздаётся звук взлетающего роя моторчиков, который легко перепутать с шумом вертолёта.
Мужчина раздвигает  шторы. За окном предрассветная ночь.
------------------------------------------------------------------------------------------------


Сцена на открытом воздухе. Звук пропеллера превращается в звук прибоя.
По сцене ходит Сказочница и собирает большие разноцветные стёклышки с гладкими, закруглёнными краями. Сцену освещают громадные серебряные факела, из которых вырывается огонь зелёного цвета. Сказочница –  молодая красивая женщина с длинными ярко рыжими волосами в белом платье, расшитом синими человеческими черепами и глазами. Задник сцены –  огромная книга с лазурными страницами. Шум прибоя. Страницы перелистывает ветер. На страницах – фрагменты последующего действия. На протяжении монолога Сказочница разглядывает невидимый зрительный зал через собранные разноцветные стёкла. Каждый раз, когда она берёт в руки стекло, пространство сцены  играет бликами цвета этого стекла. Она говорит, прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Сказочница –  Я слышу в себе черный ветер. Во мне бурлит река песка и пыли, и по пути ободранной травы. (Усмехается) Бурлит река великого дыханья, как будто задыхается Сизиф под градом человеческих усилий и пота смуглого застлавшего вершину, победа над которой станет крахом. ( Голос становится жёстче). Темны во мне любые просветленья, так в тучах задыхается лазурь. Лазури будет столько, сколько солнца, но тучи ближе, тучи тяжелей и гонит их ко мне холодный ветер.

Звук прибоя превращается в звук завывающего ветра.

Сказочница – Нет мира вне меня, и нет меня сейчас в миру… Я где-то высоко и страшно низко. Я сейчас одна.

Стёкла с хрустом сыплются из рук. Порыв ветра гасит факела, освещавшие сцену.
Сцена пятая.

Пространство перед сценой. Сцену и зрительный зал разделяет  огромная белая паутина. В центе паутины – цветной кокон. По паутине к кокону на огромной скорости движется сверкающая точка. Приближение к точке: с замыленного коня, остановившись возле обитой кованным железом в стене замка двери, слезает молодой Принц в царственной одежде. Он с огромным трудом открывает дверь и заходит внутрь. Комната замка. Истлевший интерьер. Все предметы интерьера в этой сцене словно бы сложены из разноцветной пыли. В тот момент, когда заходит Принц, часть предметов рассыпается от воздуха, разбуженного движением. Принц кашляет  и замолкает с испугом. На огромной белоснежной постели, украшенной живыми розовыми цветами, лежит Спящая Красавица. Он усмехается тому, что испугался её  разбудить  своим кашлем (будить приехал всё-таки не кашлем)  подходит к окну, открывает окно. Ветер из сада разрушает оставшийся интерьер. Комната теперь похожа на разноцветную пустыню. Принц походит к Спящей Красавице и наклоняется к её губам. В этот момент раздаётся картавое покашливание, напоминающее карканье. Принц, хватаясь за шпагу, разворачивается. На столике стоит склянка с надписью – «Надуй меня». Принц вежливым поклоном просит у Спящей Красавицы прощения, подходит к столику и осторожно берёт в руги склянку и лежащую рядом с ней хрустальную соломинку.
Музыка.
Принц открывает склянку, думает, опускает в неё хрустальную палочку, мешает жидкость внутри, подносит соломинку к губам и выдувает из неё ворох разноцветных мыльных пузырей. Возникает своеобразная мыльная цветомузыка. Принц, увлёкшись, выдувает ещё такой же ворох. Ещё и ещё…Красавица, проснувшись, приподнявшись на локте, внимательно на него смотрит, пытаясь понять, что происходит. Стоп кадр.


Застывшая картинка оказывается фрагментом фильма, который смотрят на компьютере. Интерьер детской комнаты девятилетнего ребёнка. Стоит включенный компьютер, висят постеры фильмов. На полках – учебники и книги. На одной из полок – стоит магнитофон. Разбросаны игрушки. Некоторые из них растерзаны. В комнате на полу сидит Девятилетний Малыш в некрасивых очках с толстыми стёклами и с упоением пускает мыльные пузыри.
На подоконник – аккуратно и весьма по-деловому опускается Человек в строгом костюме. Это Карлсон.

Малыш (без интереса, не отвлекаясь от любимого занятия) – Ты кто?

Карлсон (протягивая руку) – Я – Кар-р… лсон.

Малыш (делая ему ручкой) – Просто?

Карлсон – Просто Карлсон и всё. Как бы.

Малыш – Чего прилетел?

Карлсон (не без деликатного занудства) – Поучить.

Малыш – Ой. У-улетай.

Карлсон (не без мелкого заискивания) – И похулиганить!

Малыш – Оставайся.

Карлсон (сползая с подоконника) – И чем ты занят, мой юный друг?

Малыш (смотрит на Человека, показывая склянку с жидким мылом) – Ерундой.

Карлсон – Займёмся делом?

Малыш – Каким?

Карлсон (запуская компьютер) – Построим дом, поговорим о естественном отборе, разрисуем стены, подумаем – что есть такое Бог и как сделать так, чтобы Инга Ларсен, к примеру, пошла с тобой в кино по билету на последний ряд.

Малыш – Она не может. У её сестрёнки Алиски нашли эпилепсию. А сестрёнке четыре года. Они опечалены всей семьёй. (Помолчав) Её сестрёнка говорит, что когда она смотрит детские мультфильмы, в её голове начинают летать красные шары и на одном из шаров появляется её лицо, но это другая, плохая Алиса. Вот так вот.

Карлсон – А прогнать её можно? Плохую Алису. Сказать ей: «Тебе здесь нечего делать».

Малыш – Не знаю. Попробовать надо.

Карлсон – А как ты думаешь, почему разные люди крадут, говорят не правду, обижают других и им ничего не бывает? А есть такие, которые делятся всем и со всеми и учатся вроде бы не плохо, а девчонки их не любят, и вообще.

Малыш – А как ты думаешь, почему вчера в метро ужасно молодой, но толстый дядька с земляничными щеками ел морковный пирожок, с упоением кастрированного кролика?

Карлсон – Давай поговорим. (берёт в руки пульт от компьютера)

Малыш – Поговорим.

Стайка мыльных пузырей с треском лопается, картинка в компьютере оживает.

Принц оборачивается к Красавице.

Красавица – Ну, я так не играю…

Звук поставленной на стол склянки. Красавица поднимает глаза на звук приближающихся шагов.

Стайка пузырьков над разноцветной пылью, в одном из них мелькают два вороньих клюва.



На ветке огромного кладбищенского дерева сидят Ворон и Ворона.
Птицы смотрят вниз. По мере их диалога слышны закадровые пафосные надгробные речи.


Ворона – Смотри, скомороха хоронят!

Реплика из похоронной процессии – Он был звездой. Звездой на смутном небосклоне современного российского кинематографа.

Ворон – Это не скоморох. Это актёр. Звезда.

Ворона – Ну, значит, хоронят звезду (смеётся).

Ворон – Ты, наконец, сошла с ума?

Ворона – Да нет. А помнишь как раньше с ними, со скоморохами, помнишь – в грязи, за церковной оградой…

Ворон – Как оскалилась. Ты ещё клык отрасти.
Реплика – А теперь, когда нет его с нами и он принадлежит только небосклону…

Ворона – Это очень хорошая мысль.

Ворон – Ещё бы не хорошая. Всех загрызёшь

Ворона – Я – добрая. Но эмоциональная ужасно.

Ворон – Все вы эмоциональные – добрые… Всех вас – хлебом не корми.

Ворона – Угу – мяса и зрелищ.
Реплика – Да и чего уж там скрывать, он был бабником, тем и гордился… Хотя семени после себя не оставил.

Ворон – А между всем прочим – они же наши бескрылые братья, те, что ни сеют, ни пашут, а бог их питает.
Ворона – А нас вообще никто не хоронит.

Ворон – А нас вообще никто не любит. Не уважает. Зато боятся!

Реплика – Глаза его теперь принадлежат вечности и смотрит он на нас теперь совсем другими глазами.

Ворона – А нужны нам ваши очи!!!

Реплика – И ещё он просил, чтобы на его похоронах играли Грига.

Ворон – Вон, коряга, сестра, полетели! Наперегонки.

Ворона – Ветер. Снесёт.
Ворон – Не снесёт!!!


Улетают под музыку из «Пер Гюнта»  Грига «В пещере подземного короля».
Какое-то время летят.

Гладкий, как дыня, жёлтый пустырь. Ворон и Ворона приземляются. Ворона ловит клювом воздух.


Ворона – Я, конечно, ворона – птица сильная. Я конечно, ворона, птица резвая…

Ворон – Но ты меня предупреждала…

Ворона – Чем займёмся?


По пустырю, насвистывая, проходит Чёрный человек. Мужчина в чёрном и чёрных круглых очках с табличкой «Чёрный человек». На секунду останавливается, улыбается воронам, показывая вампирский оскал. Уходит.


Ворона – Нет, ты смотри, опять кого-то загубил (вслед, с надрывом). Погубитель!!!

Ворон – Он не погубитель. Он предвестник.
Ворона – Алкоголик, вот он кто, чёрный, спившийся болтун. К тому же извращенец. Чёрный человек ко мне на кровать садится, чёрный человек мне спать не даёт всю ночь.

Ворон – Думаешь? Не, он общается просто (Поёт хрипло и пафосно из финала оперы «Дон Жуан» Моцарта). Си – Но, Си – Но. (Закашлялся). Я сейчас немножко поколдую. (Делает пассы крыльями).


Пустырь озаряется вспышками театральных молний. Раздаётся гром, похожий на хохот. Начинается синий  дождь


Ворона – Отлично!!! Молодец. Дождь, пустырь и пара мудрых птиц.

Ворон – Подожди, после ливня дышится легче. И соображается.

Ворона – (клацкая клювом) Над-деюсь!!!


Дождь перестал. Тишина. Солнышко и птички.


Ворона – Вон, смотри, размыло горизонт. Давай вещай…


Ворон, роется в кармане, достаёт и держит влевом крыле ключ, другим крылом зачерпывает воздух.


Ворон – Ну что, ну вот тебе загадка – что ценнее?

Ворона – Нет и вид такой загадошный, ты на него посмотри.

Ворон – Отвечай, не бубни.
Ворона (зачерпывает одним крылом воздух, а другим берёт щепоть земли) –
А что древнее? Сначала появилась, потом надышали или сначала надышали, а потом появилась? На этот счёт есть несколько теорий.
Ворон (не слушая) – Ну и как же мне вас оценить. Как же мне всех вас оценить? Печень, почки, селезёнка, грудное молоко, глаза, язык – много съедобного мяса.

Ворона – Ворон – людоед…

По мере монолога Ворона пустота в его правом крыле превращается в яйцо. Яйцо постепенно просвечивает и отчётливо виден процесс возникновения птенца. Затем яйцо снова становится непрозрачным и птенец пробивает клювом яйцо.

Ворон – А ты не знала? А потом всё это оживает и у каждой клетки есть душа, есть господин и высший господин – потом во всё это вселяется жизнь, и не моги её отнимать не у себя, ни у других. И когда ты начинаешь решать, что стоит твоя бесценная жизнь в какой-то стеклянный момент, твоё сознание готово треснуть, словно зеркало колдуна в котором он отчётливо видел других своими глазами и вдруг он увидел себя, глазами других. А потом ты начинаешь понимать, что делает тебя неповторимым. Как правило, это любовь и творчество.
И здесь начинается самая прелесть. То, что даёт твоему бездушному телу комфорт, то, что кормит или возбуждает – придумать этому цену не трудно, то, что делает тебя самим собой – оценить невозможно, как воздух. Куча съедобного мяса твёрдо ценит то, что делает его весьма активным и заторможено относится к тому, что способно сделать его человеком…
У-у-у…

Ворона – О, боженьки. Ты ж вещий мой, на солнышко пойдём?..




Ворона обнимает Ворона, Ворон прижимает птенца к своей вороньей груди и оба быстро уходят в сторону горизонта, превращаясь в две, а затем, сливаясь, в одну точку. Точка столь же быстро возвращается и по мере её возвращения пейзаж меняется на Городской. Точка становится полноватым уличным продавцом картин, который сидит на старом Арбате и читает книжку в яркой обложке. По Арбату идут люди, на складном стульчике сидит продавец. Над головой продавца – белёсое облако, в котором Серый Волк и Красная Шапочка, валяясь на одной постели, увлечённо читают сказку «Русалочка». Облако, крупный план.
Волк – И когда Русалочка поняла, что принц не женится на ней, она закрылась в своей опочивальне и долго-долго плакала там. А говорить она не могла.

К.Ш. – Вот же ёлки же палки. (заглядывая Волку под одеяло). Бабушка, тебе слышно?

Бабушка (глухо) – Слышно.


Над головой К.Ш. возникает точно  такое же белёсое облако. В облаке старый Арбат, много людей. За каждым из гуляющих следы заметает дворник с красной метлой.
Появляется дама в тёмной красивой одежде. В даме с трудом угадывается Сказочница из первой сцены. Дама встаёт на колени и начинает тихонько повторять: «Я рождена для печали, я рождена для печали…». Дворник очерчивает вокруг неё красный круг, снимает пальто и фартук, люди разбредаются. Из-под пола появляются два кресла, в одно из них садится дворник в белом халате с вышивкой психотерапевт, в другом устраивается дама в тёмном манто. Она очень красива, он очень молод и совершенно серьёзен.

Психотерапевт – Что вы делали после последнего сеанса?

Дама – Я?..

Психотерапевт – Пожалуйста, не думайте, просто говорите, всё, что вам приходит в голову.

Дама – У меня был нервный срыв.

Психотерапевт (довольно) – Угу…

Дама – Но я в первый раз за всё это время я занималась любовью и испытала… радость вовсе не от того, что представляла сцены насилия, а от того, что фантазировала чувство – нежное и глубокое.

Психотерапевт – И кто же в этом вам помог? (с противным профессиональным интересом)

Дама – Вы.

Общий план. Роскошный кабинет психотерапевта, ведущего частную практику.

Психотерапевт (довольный) – Угу…

Дама – Вы и раньше так воздействовали.

Психотерапевт – Ну…

Дама – Значит, это происходит вот как – вы внимательный и чуткий, в течении оплаченного
часа, своей болтовнёй даёте потерянной женщине то, что она не могла получить в течении всей жизни.
Психотерапевт – Или боялась.

Дама – Не подсказывайте. Ваш принцип – слушать и давать наводки. Или боялась. В результате она влюбляется в Вас, но это чувство так же беспомощно, как мои попытки украсть себя из реальности, понянчиться с собой, и вернуться в мир новорождённой. Любая ситуация вне мира, лишена диалога, а значит мертва.

Психотерапевт – Ну вот, вы и почти пришли в себя. Осталась сущая малость – перекодировка.
Дама (нервно) – Что?

Психотерапевт – По сравнению с прочим, полный пустяк. Вам казалось когда-нибудь странным, что страх перед любовью самый древний, так же, как желание любви. (Начинает ходить взад-вперёд).
Как будто кто-то когда-то сломал механизм доверия, как мир когда-то был уязвлён так сильно, что ни одно из поколений не может этого забыть. Мы дважды и трижды и в тысячный раз совершаем те же ошибки, хватаемся за горячие сковородки, позволяем нас предавать, врём безбожно, а вот любовь – под неким внутренним запретом. Ей завидуют, за неё осуждают, её ждут и не могут признаться в том, что она посетила. (садится напротив своей пациентки и говорит с ней неожиданно страстно и нежно). В мыслях мы готовы всё отдать ради любви, но выбор между карьерой, творчеством, социальной каруселью и любовью далеко не всегда в пользу последней. А страх и любовь – они враги друг другу. (смутившись, смотрит на часы).
Просто попробуйте два раза в день повторять по нарастающему счёту: «Я рождена для любви». А если станет лень или покажется, что это глупость, так знайте, та сущность, что делает вас бесконечно несчастной, -  упирается и не хочет вас покидать. В народе говорят, что это бесы. А вы повторяйте, вы повторяйте. Через неделю должно измениться. (Откуда-то сверху раздаётся карканье. Оба смотрят в сторону окна). Простите. До свиданья…


Дама покидает кресло. Психотерапевт садится в кресло, улыбается и закуривает.

Дама выходит из подъезда.

Крыша. На крыше –  курящий Ворон в халате. На крышу садится Ворона, рыдая навзрыд.

Ворон – Чего ревём?
Ворона – Я бабочку нашла?

Ворон – Где?

Ворона – В сугробе…

Ворон – Ах вы ж моя дорогая.
Ворона – Я сначала думала – ну, лепесток, ну кора древесная, ну… А это бабочка, не живая.
Ворон – Какое у вас красивое сердце. Вам жалко?..

Ворона – Не-е!.. (вновь рыдая) Я мёртвых бабочек не ем!..

Ворона рыдает, Ворон смотрит на небо, в небе вспыхивают разноцветные звёзды и ругаются ангелы, вздрагивая так, как будто бы в них заехали вишнёвыми косточками с большого расстояния.




Малыш и Карлсон сидят на карнизе другой крыши. Вечер.
Карлсон робко болтает ногами. Малыш болтает ими во всю. Они едят вишню и пуляют
косточки в небо. В результате в небе вспыхивают разноцветные звёзды и ругаются ангелы, в которых время от времени попадают косточки.

Карлсон – И что они обычно отвечают?

Малыш – Плюти плюти плют. И так ещё важно.

Карлсон – Ну-у… я так и думал. А что бы тебе хотелось услышать.
Малыш – Что-нибудь вразумительное.

Карлсон – Плюти-плюти-плют.

Малыш – Почему?

Карлсон – Это самое вразумительное, что ты когда-нибудь сможешь услышать. Только без важности. Видишь ли, мир, он равновеликий. И если проснётся душа, хотя бы одна, хотя бы твоя, то в разные моменты превращений, ты сможешь учиться у тех, кого, быть может, ни во что не ставил или презирал. Или считал недоступно великим. А недоступно великий спивался, потому что душе его было темно… И он не знал, что в трамвае номер шестнадцать… тридцать восемь… сорок семь мимо коробки его мерседеса проезжал пацан с карманным фонариком.

Малыш (встаёт и, балансируя, начинает ходит по карнизу) – Вчера мне было очень страшно.

Карлсон – Почему?

Малыш – Потому что… неожиданно. Я был уверен… Люди, моя мама, соседи, деревья, дома и конфеты – всё это кто-то создал для меня. Я – центр мира. Это так просто. Я тот, ради которого всё замышлялось.
Карлсон – И на целые семьдесят лет, что ты умудришься прожить, вероятно.

Малыш – Теперь уже невероятно. И я вдруг понял, что каждый ребёнок думает, возможно, точно так же.

Карлсон – Причём не важно сколько лет ребёнку. Обычно это понимаешь, когда тебе откажут в первый раз. Не в просьбе, нет, в любви. Но ты понял раньше. Ты кому-нибудь об этом рассказал?

Малыш – Нет. А я не поздно это понял?

Карлсон – Загадочный английский драматург Уильям Шекспир однажды написал пьесу о человеке, который понял это под полтинник, агрессивным дряхлым самодуром.

Малыш – Ему отказали в любви?

Карлсон – Нет, ему её предложили.
Малыш – Он был лишённым ума?

Карлсон – Ни сколько. Но ему пришлось его лишиться, чтобы стать нормальным человеком.

Малыш – Я не понял.

Карлсон (Задумавшись, следуя за кем-то глазами. По крыше скользит огромная тень доисторической бабочки) – Душа и бабочка звучит на греческом, как «психе».


Тень превращается в обалденно красивую сцену превращения Золушки в Принцессу. Вначале её лохмотья разлетаются в разные стороны, превращаясь в длинные нитки, нити сплетаются в кокон…Кокон распадается на части. Золушка в вечернем платье. Золушка садится в карету, и карета везёт её в лес. Лес трагичный, страшный. Карета останавливается, Золушка выходит из кареты. Из лесных дебрей к ней на встречу выходит огромная мохнатая фигура…




Роскошная кухня. Психотерапевт в атласной пижаме, наливает воду из графина. У него на безымянном пальце правой руки необычное обручальное кольцо, которого не было в предыдущей сцене. Психотерапевт выходит из комнаты, идёт по коридору, мимоходом заглянув в свой кабинет, заходит в спальню. В спальне на кровати сидит дама из предыдущеё сцены в белой дорогой ночной сорочке с бирюзовой вышивкой. Цветовая гамма сорочки дублирует цветовую гамму платья сказочницы. Лицо её заплакано. Она берёт из его рук стакан воды. Камера делает ненавязчивый акцент на обручальном кольце на её правой руке, точно таком же, как у мужа только более узком.

Она – Выключи свет.

Он послушно выключает свет.
Те, кто участвуют в сцене, должны вести себя так, как если бы действие происходило в полной темноте.

Она через паузу.
Она – Мне страшно. Слышишь, мне страшно.

Мужчина – Ну, не надо, не надо, я рядом.

Она – Нет, мне страшно изнутри. Я чувствую, я не здорова. Мне страшно так, как будто страх – живой.
Мужчина – Иди сюда. Нет, нет, температуры нет.

Гром за окнами, мимо пролетают две вороны, по-дурацки клацкая позолоченными клювами. Это страшно и смешно.

Женщина всхлипывает, её знобит.

Мужчина – Что я для тебя могу сделать?

Она – Не спрашивай, что-нибудь сделай.

Снова грохот. Мокрым ветром раскрыто окно.

Она садится на пол, сжимает виски кулаками, прислушиваясь в тоже время. Откуда-то со шкафа сверкает три красных огонька, словно три глаза.

Мужчина (перехватывая взгляд) – Это приёмник, не бойся, послушай.

Она – Да не боюсь я этого (почти в истерике) Я опять не позвонила!!! Ты думаешь почему я с тобой?!! Ты, уступчивый хлюпик, который никогда не знает, что ему делать? Врач реаниматор, над синеющей пациенткой – дорогая, а что я должен делать? Любящий мужчина должен знать, что ему делать!!! А я опять не позвонила, я опять испугалась – чего? Чего я боюсь?

Мужчина (Закуривает, неожиданно жёстко) – Того, что гармония всё-таки – блеф. Того, что ты сказочница, можешь быть дивной только наедине с собой и листком бумаги, который вот-вот превратишь в райские кущи. Того, что там, где есть другие люди придётся поступаться любовью к себе ради них и любить их не смотря ни на что… Того, что ты очень любишь себя и боишься потерять с гулькин клюв от этой любви, но почему то ты убеждена, что ты вообще не достойна любви тех, кого ты для себя выбираешь. И не достойна успеха и поэтому делаешь всё, чтобы на его пороге прилипнуть или выломать каблук.
Потому что ты боишься проиграть и внушила себе, что ты исключительное существо, недоступное, великое, неземное и чтобы ты ни делала – прекрасно и ты вне конкуренции…

Она (как обиженная девочка) –  А если это так?

Мужчина – Ну чего же ты тогда боишься?

Она – (подумав серьёзно) Моря. Я не помню своего детства. Я помню только море. Как будто я что-то хотела забыть и забыла, забыла. И мне нельзя об этом вспоминать.
Все мои проблемы наверное от той степени окаменелости, которая охватывала меня в присутствии мамы и папы. Я не могла быть собой, никогда. А сейчас, когда я о них вспоминаю, внутри начинает крутиться старый ржавый механизм и я захлёбываюсь кровью. Солёной и густой.

Мужчина (осторожно) – Ты… вы умеете плавать?

Она (включаясь в игру) – У меня – водобоязнь.
Мужчина – Звери не помнят своих повзрослевших детей. Если человек не найдёт самого себя в независимости, то, как же мир не перестанет развиваться?
Есть такой процесс – инициация. Это когда человек постигает подлинные законы добра и зла и не помнит о чувстве напрасной вины. Наши умные предки провоцировали этот переход, сейчас мы можем надеяться лишь на естественность потрясений.

Она – …Для нас их провоцирует Создатель?

Мужчина (не менее осторожно) – Можно сказать, что и так… (очень мягко) Ты же любишь детские сказки.

Она – Люблю.
Мужчина – Нет, это – не вопрос... И любимая – «Золушка» наверное?..

Она – Нет. «Алые паруса»!

Мужчина – Уже легче. И что же дали тебе эти сказки кроме чувства того, что чудеса нужно делать своими руками? О чём они были? О чем? О том, что надобно много трудиться на трёх безмозглых дам и тогда к тебе примчится принц? О том, что кот в наследство, да еще говорящий, решает все твои проблемы? А знаешь ты, о чем они. Не бойся. Чудо никуда не исчезает. Но что вкуснее, чем реальность? И что отвратительней фантазий, если они это то, во что ты можешь переделать жизнь.
Она (доверчиво) – Ты так не любишь светлую лёгкость?

Мужчина (внезапно жёстко) – Я умиление не люблю...

Достаёт портсигар, закуривает. Сигарета, крупный план.
Общий план. Сигарета в чёрной руке чёрта. Несколько чертей сидят под мостом и жарят что-то на шампурах. Рядом, на земле, белые перья.

Чёрт – Ты уверен?

Чёрт 2 – Ну, по крайней мере, попробовать стоит.
Чёрт 3 – Съевший сердце ангела становится… (треск от костра перекрывает последние слова чёрта).

Затемнение



Малыш и Карлсон. Малыш сидит, набычившись, в углу.


Карлсон (отвечая на заданный ранее вопрос, но не успокаивая) – Нет, ты не один такой негодяй. Все дети изначально нездоровы.

Малыш – Что ты имеешь в виду?

Карлсон – Посмотри сколько тени и света в животных. Есть те, кто пожирает ближних своих, есть те, кто щиплет листочки и травку. Есть те, кто делают всё, чтобы спасти того, кто попал в катастрофу.

Малыш – Дельфины.
Карлсон – А есть те, кто готов загрызёт брата своего, потерявшего хватку. Я долго могу говорить.

Малыш – Ну и что?

Карлсон – А то, в какой-то момент появляется он, венец природы. И получает всё, что так необходимо чтобы выбрать между светом и злосчастной тенью. Он получил – вначале разум, а затем несколько правил, чтобы осознать свою природу. И выбрать. Дети… Маленькие зверюшки с зачатками ангелов и гениев. Сколько бы раз ты не рождался, ты рождаешься в теле, которое помнит прежде инстинкты. Тут то и нужен сказочный ключик.

Малыш (оживляясь, но пока нехотя) – …Не бесспорно.

Карлсон – Конечно. Но ты видел более хитрых, капризных, лживых, коварных, жестоких и надоедливых существ, чем дети. И всё это не осознанно, вот в чём несчастье. И в то же время более наивных, доверчивых, нежных и чистых.

Карлсон всё это время что-то ищет в комнате, выглядывает в коридор по которому психотерапевт нёс воду, возвращается в комнату, находит, а затем ломает через колено здоровую, изрядно поношенную рогатку. Швыряет её в сторону.
Костёр под мостом. Рогатка падает в костёр. Вспыхивает.
Возле костра рыдают разочарованные черти. По мосту) идёт продавец с Арбата.  



Продавец с Арбата садится в кресло в своей квартире, включает пультом телевизор по которому идёт Твин Пикс. Он открывает бутылку пива. На столике открытая коробка конфет. Продавец закуривает. Но, раздумав, гасит сигарету. Внезапно засыпает. В окно светит полная луна. Фокусник как на арене цирка. Вид сверху.  Под барабанную дробь появляется Ворона и крадёт коробку. Луна прячется за тучу.



Из затемненья появляется луна. Две Вороны сидят в гнезде под разноцветными звёздами и жуют украденные конфеты. У Вороны подбит глаз.

Ворона – Ну что, может, хватит вещать? У меня на протяжении всего времени ощущение будто бы я под трибуной. Или на проповеди.

Ворон – (глядя в камеру) А как, ты скажи, мне с ними делиться?

Ворона – Интересно, легко.

Ворон – Если будет интересно и легко – выйдут и всё позабудут. А, главное, смысл останется под шоколадом.
Ворона – Да, а если ты их заклюёшь, то им станет больно и стыдно, и они выйдут из зала и пару раз приветливо улыбнуться и подадут на хлеб двум попрошайкам из труппы  московских нищих, а потом им захочется есть, а потом им захочется спать или им захочется друг друга, и они, объединённые только что пережитым, будут делать всё это гораздо, гораздо…

Ворон – Ты злая ворюга.

Ворона – Я? Я – розги для вашего инфантилизма. Но я действительно не знаю – как тут быть. Ну, допустим, каждое чувство, отработанное в чужом сердце приумножает либо энергию разрушения, либо энергию созидания, и процессы эти глазу невидимые всё-таки происходят. Но человечность-то тут причём? Я точно так же ну никак не понимаю, зачем продлевать молодость, если старость неизбежна, а если избежна, ну например, как хамство, ненависть и зависть, то зачем вам искусство, зачем?

Ворон – Ты сейчас договоришься.

Ворона – (её звёздный час) Помолчи – схимник с ветки.

Ворон – Клюну.

Ворона – Аргумент!.. Самый весомый твой аргумент. А был бы, страусом пинался бы, да? Выплюнь трюфель и подумай. Люди живут, люди счастливы и каждый с тем, с кем хочет быть и каждый никогда не врёт. Как выглядит твоё искусство?

Ворон – Как обряд. Как средство познания мира.

Ворона – Для этого нужен микроскоп, а не песня. Ведь, если выбросить всю дисгармонию, если… (закашлялась от сладкого. Ворон начинает стучать по спине, но отхлопать получается не сразу).

Ворон – Ну что, докаркалась?

Ворон достаёт со дна гнезда огромный котёл и начинает размешивать в нём вязкую жидкость. Вниз по стволу  сказочно огромного  дерева спускается оползень красного света.  

Под деревом женщина в свадебном платье. Фата закрывает лицо.

Высокий мужчина, стоя на коленях, целует край её фаты, поджигает букет флёрдоранжа и прикуривает от бумажных цветов. Затем  гасит и бросает к её ногам. Букет исчезает в лесном мхе, лесной мох начинает искриться. Мужчина уходит. Звук хлопнувшей двери и осыпавшегося стекла. Женщина опускается на мох. До неё добирается красный свет, фата становится кровавой. В этот момент фата раскрывается, как если бы невидимые крылатые существа, приподняли края фаты. Мы видим лицо Сказочницы. Весь последующий монолог она произносит, вглядываясь в глаза видимых только ей лесных божьих тварей. Об их присутствии зритель может судить, по шуршащей траве, следам на песке и т.д.

Сказочница – Как это трудно – подняться до высоты самого себя, и пренебречь отчаяньем. Как это трудно – быть вообразимой, когда защищена одной лишь верой, от всех кошмарных, диких преломлений в чужих глазах. От месива горячей липкой грязи, но грязь враждебности рождается внутри и точно так же может мой язык, тугой на ухо, ближнего обречь, невинного обречь. Не дай ослепнуть… И дай прозреть. И больше не судить. Прощать, любить и верить бесконечно. Я становлюсь химерой. Я становлюсь химерой для тебя… Я опасаюсь, что небытиё мне скоро станет пристанью желанной. Небытиё… Единственное, что могло бы от беспамятства осечь. Ведь смерти нет, есть смена ситуаций, но имя смерти есть Небытиё.


Музыка.

Земля под Сказочницей разверзается и она попадает под землю. Но не проваливается, а происходит так, как будто земля стала атласным чёрным мешком. Она попадает в чрево земли и в этот момент должен произойти следующий эффект. Сказочница в чёрном мешке и вокруг неё, как вокруг чёрного солнца, образуется коллаж из среза жилых квартир. Каждый из находящихся в отдельной квартире находится в том состоянии, в котором бывает человек, когда ощущение самой заветной мечты целует сердце. Он может при этом делать всё, что угодно. Замереть, слушая музыку, целовать губы любимого или любимой, танцевать, раскладывать пасьянс, плакать в ванной и т.д. В какой-то момент всё это становится отражением в котле Ворона. Две вороны смотрят в котёл.  

Ворон –. Посмотри – этот мир, как котёл. Он изначально был полон воды, а потом мы сделали ирландское рагу, и ничего тут не попишешь, ничего. Мы все немножечко творцы любимого ирландского рагу. И всем вам, как компенсация за вашу забывчивость, за вашу непрочность, за то, что всё созданное вами – смертно

Ворона – Что?

Ворон – То, что есть только сегодняшний день и…

Ворона – И?

Ворон – Чудо никуда не исчезает.



Возвращение Сказочницы на поверхность земли в обратной последовательности. Она заслоняется и стряхивает с себя сотканных вылепленных из разноцветного света странных существ
Нападение прекращается. Низкий долгий звук органа. Сказочница смотрит в сторону, куда ушёл мужчина.  

Сказочница –  Тебя я слышу так, как вдохновенье. Тебя я вижу, слушая любовь. Не прекращай импровизацию сейчас, за то, что руки в собственной крови, за то, что в этих клавишах душа на страшный миг отчаянья забилась, как птица в стёклах. (Крупный план) Птицу успокою и покажу, как выпорхнуть обратно – беды не будет. Музыка прольётся. Ведь фальши не было. Что было?..

Она теряет сознание. Общий план. Психотерапевт и Сказочница.
Он «добывает» её из фаты, как из костра, как из окровавленного чрева. Уносит.

Ворон и Ворона смотрят вслед.

Антропоморфная норка Мыши Полёвки. Толстая Мышь в бархатном, не слишком идущем к ней роскошном платье сидит в кресле и грызёт засахаренные орешки. Деликатный стук в дверь.

Мышь (с набитым ртом) – Заходи, мой сахарный.

В норку входит, Крот. Он похож на переодетого Чёрного человека. «Ощупывает» тросточкой пространство. Мышь вскакивает с кресла и сажает на место, где сидела только что сама. Стягивает с крота сапожки и греет его озябшие лапки.

Крот достаёт медальон с портретом Дюймовочки, выложенный из рисовых зёрнышек. Ощупывает его лапкой.  

Крот – Она человечек. А я всё таки крот. Это как-то не нормально.

Мышь целует лапку Крота.

Мышь – Это эксперимент. Не попробовав, ведь не узнаешь.

Крот – Ну, разве что.

Захлопывает крышечку медальона.

Дюймовочка дрожа от страха укутывает Ласточку сухими листьями. Ласточка тихо бредит эльфами и небом. Звук шагов, сверху сыплются листья.




Ворон и ворона идут по лесу.


Ворона – Интересно, а что появилось вначале – страх или смерть?

Ворон – Страх – ворота смерти.

Ворона – Смерть, ворота страха…
Никогда не думай плохо о себе, и помни вкус детства, как вкус пастилы после горькой таблетки.

Ворон – Хочешь, сказку расскажу?

Ворона (в сторону камеры) – А чем нам тут их еще удержать?

И совершенно наглючейшим образом рассказывает притчу о таланте.  
Ворона – Это – сказка?

Ворон – Сказка.

Ворона – Ты уверен?

Ворон (помявшись) – Это римейк.

Ворона – И в чём твоя соль?

Ворон – В изнанке. Монеты.
В крыле у Ворона оказывается монета мерою в один талант. Ворон раскрывает монету, как медальон. Внутри монеты, как в экране видна кухня.
-------------------------------------------------------------------------------------------------

На кухне, в которой психотерапевт наливал воду, сидят Карлсон и повзрослевший Малыш. Мы видим, что Малыш похож на злодея, бросившего Сказочницу, как сын может быть похож на отца.

Карлсон – Не реви.

Малыш – А я не реву.
Карлсон – Не реви.

Малыш – А я и не реву.
Карлсон – Не реви!!! Кто нас обидел?

Малыш – Шекспир.

Карлсон – Негодяй. Мёртвый и злой.

Малыш – Всё, что он пишет это смешно. Бедняга Гамлет, не уступающий по мудрости пророку Ионе, как человек совершает только кровавые безрассудства. «Наказать ли ему злодея?» -- думает Гамлет, усеяв сцену кишками невинных, доконав несчастную Офелию и так не героически скончавшись.

Карлсон (зевая) – Может быть театр Глобус – первый театр абсурда?

Малыш – Я попробовал об этом рассуждать. Мне поставили незачёт. Где справедливость?

Карлсон – Плюти-плюти плют?

Малыш – У тебя не намечается маразм?

Карлсон – У меня намечается праздник.
Малыш – Режиссёр по фамилии Станиславский считал, что хорошим режиссёром может считаться лишь тот, кто умеет ставить перед актёром непреодолимые препятствия. А хорошим актёром считается тот, кто умеет их преодолевать.

Карлсон – А тебе никогда не казалось, что не жизнь берёт свои законы у театра. Что всё это как раз наоборот.

Малыш – А это значит.

Карлсон – А это значит…

Малыш – Это значит, что чем лучшим актёром считают тебя, тем выше барьеры. Но прыгучесть получается с улыбкой.
Карлсон – У меня намечается праздник.

Отъезд камеры. Сцена театра на открытом воздухе, заявленного в начале сценария.

На сцене – разгром. Так бывает после того, как дети славно «побесились».
В эпицентре этого разгрома сидят Карлсон и окончательно повзрослевший Малыш. На одном рубашка с расстёгнутым верхом, жилет и брюки от костюма «тройки», на спинке стула висит пиджак с мотором, а на другом – штаны на лямке, рубашка с короткими рукавами. Они о чём-то бурно говорят, что-то обсуждают. Вид вполне философский. Едят плюшки.


Ворона (отрываясь от подзорной трубы) – И что там было дальше?

Ворон – Так они общались много раз. Но родители видели разрисованные стены и украденные с кухни блины, не всегда замечая, как взрослеет их Малыш. Отчим твердил, чтобы больше Карлсона он не видел, мама молчала, словом... И Карлсон в один прекрасный день исчез, а Малыш стал обычным кандидатом наук, говорят, что даже что-то изобрёл, но не больше.

Ворона – Чтобы больше Карлсона он не видел. Я бы таких Карлсонов прикармливала…

Ворон – А я бы честно книжки переводил. Или хотя бы не оглуплял детские сказки. Вон сколько их, словно вычеркнутых временем из детства, но так и не успевших дозврослеть.

По лесу Алиса с изрезанными в кровь руками и порванном платье, но совершенно вдохновенным лицо идёт прочь от разбитого Зазеркалья. В сумке за её плечами позванивают стёкла.

Звучит красивая песня известной нерусской звезды.
Ворон сердито крутит ручку приёмника.

Ворона – Не переключай!

Ворон – Нет, переключу, переключу! И клюв свой дурацкий закрой. Вы мне напоминаете одну леди, которая влюбилась в музыканта. Она не учла одной вещи.
Ворона – Какой?

Ворон – Первой заповеди шоу-бизнеса. Твори из себя кумира и делай деньги из любви. Смотри ты, как забавно, ты объясняешься в любви миллионам слушательницам и в тебе, в твоем голосе они слышат те заповедные чувства, что могут себе только представить – наедине с душистой подушкой, в момент между явью и ласковым сном, и они влюбляются в тебя, но ведь это же нормально, ведь ты действительно поёшь для каждой, каждой, как для единственной, иначе бы кто тебя покупал? Да, в грязи, за церковной оградой…

Ворона снова смотрит в позорную трубу. В кадре – узоры из стёклышек вращающегося калейдоскопа. Он медленно вращается и стёклышки с вкусным хрустом пересыпается в узорах. Затем раздаётся резкий удар, точнее очередь резких ударов. Трёхлетний Малыш сидит в загончике для маленьких  и колотит калейдоскопом по полу. С первобытной агрессивностью. Загончик смутно напоминает вольер.

Ворон комментирует происходящее группе взрослых людей, ему ассистирует Ворона. Экскурсия.

Ворон – …А ведь это же проще всего. Найти, как выключается моторчик. Вырастить в ребёнке маленького монстра и назвать его Чувством Вины.  
Хм… Какая наша любимая фраза – ты, плохая девочка. Ты – плохой мальчик. Всё остальное по выслуге лет... Мы все, как прирождённые Сизифы тащим на гору свой камень, как будто бы мы приговорены от рождения. Любовь нельзя заслуживать, нельзя. Любовь, это то, что даётся за даром. И когда ты не можешь в это поверить, то получаешь по вере своей… И как же мы манипулируем друг другом, лишённые главного… (пригорюнившись) Ну к кому, к кому из нас приходил Вергилий с фамилией Карлсон и объяснял, как это здорово – видеть мир реальным, но своими глазами, и рано или поздно исчезал, прихватив с собой миску маковых плюшек, как честный скомороший гонорар? Тогда бы мир не рассыпался на осколки, тогда бы вы не гробили себя, убедив себя в том, что для вас не возможно практически всё, тогда бы вы жили и жили, возможно. И были бы счастливы.

Ворона –  Просто?

Ворон – Невольно.

Ворона – Значит отчим кричал, а мама молчала.

Ворон – Ну не кричал и не молчала.

Ворона – Значит кандидат наук.

Ворон – Ну, не кандидат и не наук…

Голос из толпы – А что такое сказка?..

Затемнение.
----------------------------------------------------------------------------------------


Декорации сцены номер один. На сцене Сказочница. Она раскачивает колыбельку в форме птичьего гнезда и напевает речитатив колыбельной.


Сказочница – Действительно смешно – ты станешь взрослым, если не теряя в себе неосквернимой чистоты ты обретаешь самоуваженье и уваженье в жизни ко всему. Ты понимаешь, как бесценна жизнь. Она одна, совсем не потому, что над могильной ямой наступает забвенье прошлого для нового рожденья. Она одна, не так – она едина. И ничего не нужно говорить. Когда в тебе не прячется душа в капризы плоти, страх несовершенства и жажда совершенства отступают. Ты постигаешь время, понимая, что нет его в контексте – «бесконечность», но бесконечность будет для того, кто не теряет время для себя и кто себя всё время обретает. Молитва, пост – посредники и звенья, но жизнь и смерть – они в тебе самом. И если рождена твоя душа, и если дар тебе прекрасный дан, то задувая яркий огонёк, иль прозябая в страхе и сомненьях, то выберешь своё небытиё. Те души, что с твоей соприкасаясь смогли бы потерять иль обрести, застынут над могилами секунд, которые ты вычеркнул. Я  не касаюсь промысла над миром, в чем, что он – невозможно объяснить, но есть на многое моя живая воля.


Она собирает стёкла из расколоченного калейдоскопа. Достаёт из большой холщовой сумки стёкла, найденные в первой сцене и соединив их вместе, создаёт свой калейдоскоп. Он очень велик. Она устанавливает его как телескоп на подставку, смотрит в невидимое небо, которое постепенно раскрывается, как лазурная книга с апокрифическими иллюстрациями к известным сказкам. Одна из них – повзрослевшие Малыш и Карлсон.



Малыш и Карлсон.

Малыш – Мне очень нужен твой совет.

Карлсон – Уже не нужен.

Малыш – Я хочу стать сочинителем.

Карлсон – Прекрасно.


Помолчали…


Малыш – Ты ничего не можешь добавить?

Карлсон – Что?

Малыш – Как мне стать лучшим из лучших?

Карлсон – Никак.

Малыш – У меня нет таланта?

Карлсон – По-моему есть.

Малыш – Но лучшим я стать не смогу.
Карлсон – А худшими будут все остальные?

Малыш – Я не то имел в виду.

Карлсон – Я понимаю.

Помолчали.

Малыш – Ну, помоги мне.

Карлсон – Легко. Ты хочешь узнать, как же можешь ты стать лучшим среди равных? Ты хочешь узнать, как же можешь ты стать лучшим из тех, кем мог бы ты стать? Это просто. В тот момент, когда твоё творчество подменит в тебе человечность, в тот момент, когда ты сможешь отказаться от свидания ради пары неплохих стихотворений, в тот момент, когда непонятливость людей вокруг начнет тебя раздражать – задумайся, а куда я собственно лечу и сделай выбор. Ничего не теряет лишь полнота бытия.

Малыш – И все-таки, кто ты?

Карлсон – Я – Карлсон. Просто Карлсон и всё.

На протяжении всего монолога он раздевается, обнаруживая под костюмом белую тогу. Они остаются болтать как два достойных гражданина на ступеньках афинской школы. От Малыша – высокого мужчины  великолепной фигурой,  поклонов от него отделяется фантом, который, спускается сзади сцены, входит в квартиру, заходит в комнату, задёргивает шторы, на которых изображён Вергилий с моторчиком, закрывает папку, с надписью «Изнанка монеты. Дипломная работа».
Сквозь не до конца задёрнутые шторы видно заходящее солнце. Солнце исчезает за линией горизонта.

Малыш  –  Тёмной всем ночи. Перед рассветом.

Титры.

Маленькая хрупкая Алиса с глупым щенячьим любопытством готова войти в Зазеркалье…


2000-2003гг Москва



Силуэт

Если я спорю с судьбой, 
Значит судьба, это – данность?
Ясли я спорю с собой,
Значит судьба, это – я?
Если счастливо бреду,
Значит судьба это – благость?
Если играю с судьбой,
Значит судьба это детская шалость?
Плыть по течению,
Против течения одновременно
Может лишь небо.
В черной реке грозой напиваться
Может лишь небо.
Воздух без солнца, глаза отвожу:
Неба не стало.
Небо глаза на меня закрывает,
Я исчезаю

***
Душой овладевает пустота
В которой снится мир единорогу
И час, когда желание холста
С желанием художника сольётся
И хлынет кровь от сердца родника
Под кожей белой, тонкой и подсохшей.
О рога остриё его рука, чуть оцарапавшись,
Одёрнется и вдохом единым день
Почувствует века.
И сон невоплощённости прервётся.


Сцена. На сцене перед транслируемым монитором компьютера сидит девушка в ночной рубашке и набивает портрет своего идеального мужчины.

Бога (Голос) – Кому я доверил свой дар? Вы посмотрите? Ей. И чем  занимается та, которой я доверил великое сокровище, владея которым можно обладать всеми сокровищами во вселенной? Чем она опять занимается? 

Девушка – Не бухти. А лучше объясни, почему все последние два года, когда я пытаюсь уловить образ своего идеального мужчины, того самого, с которым можно по настоящему, в бытовой реальности жить и при этом не потерять внутри себя божественный огонь восхищения им же и вдохновляться только им – всё время выходит это лицо. А я не в восторге, между прочим!

Господь – А что ты хочешь, это же фоторобот, такую рожу милиция должна разыскивать, а не ты!

Девушка – Тогда вдохни в него жизнь.

Господь – Я в одного такого уже вдохнул. До сих пор расхлёбываете. Сама вдыхай.

Девушка – Да я то вдохну. Вдохну. Но мы ж опять друг друга не поймём с тобой, Господи. Ты помнишь, что было в самом начале.

Господь – Слово.

Девушка – Да, конечно… Но в начале слова был некий слом. Веры в очень важную вещь. Я как то слишком свято верила, что для того, чтобы быть любимой и любить, нужно быть просто женщиной, правда? Но, оказалось, что для этого нужно что-то ещё.

Господь – Слово.

Девушка – Да? А ты вспомни, как всё началось. Я влюбилось в дивного и талантливого мальчика, не этого, конечно же нет. Но он слишком быстро исчез из моей глупой жизни. И, помнишь, как я, абсолютно бездарная и пустая, ходила сутки по квартире, первый раз в жизни курила сигарету за сигаретой и просила тебя.

Господь – Чтобы я тебя либо убил и развеял, либо вдохнул некий дар. Позволивший тебе стать достойной.

Девушка – Позволивший мне стать достойной своей потерянной любви. И на следующий день, на лекции по экономике, я всегда знала, что ты не любишь Маркса, я взяла ручку

Господь – Перо.

Девушка – И написала начисто.

Господи – Вспорола. Всю свою прошлую жизнь. Начисто первым стихом. Ты чем-то недовольна?

Девушка – Я тебе потом объясню.

Девушка выключает компьютер.

Девушка – Я ощущала катастрофу бытия, в котором, бог с ней со смертью, нет жизни. Мир был похож на чужой громадный мозг, в котором каждая извилина для меня заканчивалась тупиком.

Бог – Гера, здравствуй, я Зевс.

Девушка – Живыми были лишь сны и фантазии, лишённые слепоты и стыда. Все мои фантазии сбывались, а сны… Сны рассказывали правду, которую я не могла осознать.
И было много случайных мужчин и было много напрасно съеденного хлеба и напрасно выпитой воды. Пока однажды не случилось так, что все эти осколки моих драгоценных фантазий уступили место лавине. Она раздавила моё существо, для того чтоб я воскресла.  

Господи – Извини, а можно я прерву. Лавина у нас из чего? Из мужиков, воды и хлеба?

Девушка – А ТО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, из чего у нас лавина.


Желтое на белом.
Желтое на голубом.
Нет предела боли.
Светит холодом дом –
Бесонным окном,
Безжизненным светом.
Вдвоем… Не будет – вдвоём.

Одиночество – плоскость,
Не грань души,
Сползающей в лёд,
Мелом испачкан рот,
Красное в белом –
Печаль,
Птица дурная –
Печаль
Сердце клюёт,
Сердца не жаль –
Сожмётся, пройдёт,
Птица умрёт…
Ночь. Сигарета. Глоток
Горький, сухой,
Сжигающий слёзы,
Пепел на пальцах.
Ожог.
Треснул стакан от
Горячего.
Год разбился,
Рассыпался.
Проза.
Необретённого
Проза.               

***
Ангел мой зеленоглазый улетает.
Льдинка в пальцах онемевших не растает…
За озерами туманов – замок млечный,
Где живёт мой ангел светлый. Бессердечный.

До рассвета – два часа. Я не знаю,
Как заполнить пустоту. Ускользает
Время каплями в песок. Не согреться.
Льдинка руку обожжёт. Или сердце…

Два заката до тебя. Два рассвета.
Всё как будто решено.
Ангел. Где ты?


Ангел улетел, а боль улетучилась. И поэзия моя куда-то исчезала. И тогда я с ужасом поняла, что бог с ней, с любовью, мой дар – это то, что позволит мне вырваться из собственной никчёмности и почему-то лично мне высекать поэзию можно только из боли. Или из её муляжа. И я начала выслеживать запах тропинок, на которые можно пролить свою кровь, чтобы продолжить выращивать собственное воскрешение. То есть мне дали чудо, как игрушку, ничего не объяснив. Я думала, для того, чтобы стать самой желанной, самой любимой, стать королевой. Но вместо этого чудо переиначило мою человеческую природу, проросло сквозь меня. Вот интересно, подумала я, возможно, я позволила дару так бесцеремонно обладать мной, для того, чтобы я смогла обладать… миром. То есть дар становится той точкой опорой, которая позволит мне перевернуть мир. 

***
Когда спадёт вода, я стану кораблём.
И выпрошу закат, наполненный свечами.
Нагруженных детьми, зверями и вещами
Вас приглашу на борт под шёлковым шатром.

Мы выплывем туда, где серебрится ров
В чешуйках светлячков, обёрнутых туманом
Поднявшееся воды от мокрых берегов
И выпавшей росы над мирным океаном.

Из тверди голубой на бронзовую твердь
Опустится зерно сгустившегося солнца.
Безвольно разожмёт кулак костлявый смерть
И дымчатым стеклом душа перевернётся.

На палубе – рояль. На мачте – свиристель.
Молчанье под водой и плавное движенье.
В невидимом раю – акула и форель.
И Моцарта – с листа, из клавиш раздраженья.

Летают язычки звучанья по рукам.
Заверченных светил распалась очерёдность.
Мы выплывем туда, где примириться нам.
Лишь рыб убережёт накрывшая подводность.


Дохристианская весна.

Сочит порезами берёза.
На твёрдой линии ствола
Кору просвечивает влага
Дохристианского стола.

В сладчайшей замеси отваги,
Ума и чувственности кровь
Из белой порванной бумаги
Творит бесстыжую любовь.

Протаял первой из проталин
Хлебнувший снега бугорок
Под перепутанным касаньем
Ладоней рук, ладоней ног.

Дрожит на сорванной сорочке
Немая, бледная – одна
И клювом клацкает сорочьим
Необращённая весна.

Движенье памяти и плоти
По рукотворному теплу
Вы вечность пригоршнями пьёте
И жжёте чёрную смолу

Жрецы чудного многобожья
Неокольцованной любви
О вас напомнит бездорожье
Столетий, свёрстанных в крови.

И не лукавить, не бояться
И не стелиться ликом ниц,
До жаркой одури склоняться
Под перепевом диких птиц.


Девушка – До жаркой одури склоняться под перепевом диких птиц… А в раю птицы были ручными? Райскими? А чтобы было, если бы люди из рая шагнули в направлении от искуса и зла, но при этом в сторону жизни. Ведь если Адам и Ева, которые замышлялись, как замена падшим ангелам,  изначально имели именно человеческую природу, то они не могли не следовать ей, но неужели суть природы в том, чтобы мы плодились и размножались, не понимая главного – зачем мы умираем. Не имея возможности всё это прекратить. Но ведь если благодаря слову смогло возникнуть всё сущее, то, может быть именно благодаря слову, всё сущее сможет существовать не выживая и для этого нужна такая шняга, то есть откровение, чтобы благодаря этому откровению на наши бошки что –то хорошее уже наконец свалилось и мы могли использовать те ресурсы, которые в нас есть, но которые мы использовать не можем, потому что должны вкалывать и рожать своих сопливых детей в воплях и болезнях, постоянно ковыряясь под ногами. Кто у нас не сеет не пашет, а бог их питает – птицы божьи, а кто у нас птицы божьи на земле, да такие божьи, что их долго с людьми хоронить не хотели – артисты. Вот и надо разбудить в каждом творческое начало, чтобы не хоронили совсем. И наступил восьмой день творения. А я своей поэзией буду его приближать. Я не схожу с ума, боже? Но посмотри. Ведь вы вдумайтесь, а, мы идём в кинозал и театр, вот сюда сейчас пришли, и я выбралась на эту сцену, для того, чтобы как-то вас удержать, увлечь, поразить и доказать, что на билеты на мои спектакли стоит тратить деньги впредь. А ждём на самом деле радугу, как чудо, солнце – как чудо в летней России. И никогда от них не устаём. Ведь красота спасёт мир не потому, что она его спасёт, а потому что она в основе его и нужно просто увидеть, всем своим существом. Мне так кажется. А тебе, Господи? Господи?..

Девушка закашливается и бьёт себя кулаком в грудь, словно призывая Господа, который у каждого где-то внутри.