Индекс материала
Попытка приземлиться
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Все страницы

Продавец с Арбата садится в кресло в своей квартире, включает пультом телевизор по которому идёт Твин Пикс. Он открывает бутылку пива. На столике открытая коробка конфет. Продавец закуривает. Но, раздумав, гасит сигарету. Внезапно засыпает. В окно светит полная луна. Фокусник как на арене цирка. Вид сверху.  Под барабанную дробь появляется Ворона и крадёт коробку. Луна прячется за тучу.



Из затемненья появляется луна. Две Вороны сидят в гнезде под разноцветными звёздами и жуют украденные конфеты. У Вороны подбит глаз.

Ворона – Ну что, может, хватит вещать? У меня на протяжении всего времени ощущение будто бы я под трибуной. Или на проповеди.

Ворон – (глядя в камеру) А как, ты скажи, мне с ними делиться?

Ворона – Интересно, легко.

Ворон – Если будет интересно и легко – выйдут и всё позабудут. А, главное, смысл останется под шоколадом.
Ворона – Да, а если ты их заклюёшь, то им станет больно и стыдно, и они выйдут из зала и пару раз приветливо улыбнуться и подадут на хлеб двум попрошайкам из труппы  московских нищих, а потом им захочется есть, а потом им захочется спать или им захочется друг друга, и они, объединённые только что пережитым, будут делать всё это гораздо, гораздо…

Ворон – Ты злая ворюга.

Ворона – Я? Я – розги для вашего инфантилизма. Но я действительно не знаю – как тут быть. Ну, допустим, каждое чувство, отработанное в чужом сердце приумножает либо энергию разрушения, либо энергию созидания, и процессы эти глазу невидимые всё-таки происходят. Но человечность-то тут причём? Я точно так же ну никак не понимаю, зачем продлевать молодость, если старость неизбежна, а если избежна, ну например, как хамство, ненависть и зависть, то зачем вам искусство, зачем?

Ворон – Ты сейчас договоришься.

Ворона – (её звёздный час) Помолчи – схимник с ветки.

Ворон – Клюну.

Ворона – Аргумент!.. Самый весомый твой аргумент. А был бы, страусом пинался бы, да? Выплюнь трюфель и подумай. Люди живут, люди счастливы и каждый с тем, с кем хочет быть и каждый никогда не врёт. Как выглядит твоё искусство?

Ворон – Как обряд. Как средство познания мира.

Ворона – Для этого нужен микроскоп, а не песня. Ведь, если выбросить всю дисгармонию, если… (закашлялась от сладкого. Ворон начинает стучать по спине, но отхлопать получается не сразу).

Ворон – Ну что, докаркалась?

Ворон достаёт со дна гнезда огромный котёл и начинает размешивать в нём вязкую жидкость. Вниз по стволу  сказочно огромного  дерева спускается оползень красного света.  

Под деревом женщина в свадебном платье. Фата закрывает лицо.

Высокий мужчина, стоя на коленях, целует край её фаты, поджигает букет флёрдоранжа и прикуривает от бумажных цветов. Затем  гасит и бросает к её ногам. Букет исчезает в лесном мхе, лесной мох начинает искриться. Мужчина уходит. Звук хлопнувшей двери и осыпавшегося стекла. Женщина опускается на мох. До неё добирается красный свет, фата становится кровавой. В этот момент фата раскрывается, как если бы невидимые крылатые существа, приподняли края фаты. Мы видим лицо Сказочницы. Весь последующий монолог она произносит, вглядываясь в глаза видимых только ей лесных божьих тварей. Об их присутствии зритель может судить, по шуршащей траве, следам на песке и т.д.

Сказочница – Как это трудно – подняться до высоты самого себя, и пренебречь отчаяньем. Как это трудно – быть вообразимой, когда защищена одной лишь верой, от всех кошмарных, диких преломлений в чужих глазах. От месива горячей липкой грязи, но грязь враждебности рождается внутри и точно так же может мой язык, тугой на ухо, ближнего обречь, невинного обречь. Не дай ослепнуть… И дай прозреть. И больше не судить. Прощать, любить и верить бесконечно. Я становлюсь химерой. Я становлюсь химерой для тебя… Я опасаюсь, что небытиё мне скоро станет пристанью желанной. Небытиё… Единственное, что могло бы от беспамятства осечь. Ведь смерти нет, есть смена ситуаций, но имя смерти есть Небытиё.


Музыка.

Земля под Сказочницей разверзается и она попадает под землю. Но не проваливается, а происходит так, как будто земля стала атласным чёрным мешком. Она попадает в чрево земли и в этот момент должен произойти следующий эффект. Сказочница в чёрном мешке и вокруг неё, как вокруг чёрного солнца, образуется коллаж из среза жилых квартир. Каждый из находящихся в отдельной квартире находится в том состоянии, в котором бывает человек, когда ощущение самой заветной мечты целует сердце. Он может при этом делать всё, что угодно. Замереть, слушая музыку, целовать губы любимого или любимой, танцевать, раскладывать пасьянс, плакать в ванной и т.д. В какой-то момент всё это становится отражением в котле Ворона. Две вороны смотрят в котёл.  

Ворон –. Посмотри – этот мир, как котёл. Он изначально был полон воды, а потом мы сделали ирландское рагу, и ничего тут не попишешь, ничего. Мы все немножечко творцы любимого ирландского рагу. И всем вам, как компенсация за вашу забывчивость, за вашу непрочность, за то, что всё созданное вами – смертно

Ворона – Что?

Ворон – То, что есть только сегодняшний день и…

Ворона – И?

Ворон – Чудо никуда не исчезает.



Возвращение Сказочницы на поверхность земли в обратной последовательности. Она заслоняется и стряхивает с себя сотканных вылепленных из разноцветного света странных существ
Нападение прекращается. Низкий долгий звук органа. Сказочница смотрит в сторону, куда ушёл мужчина.  

Сказочница –  Тебя я слышу так, как вдохновенье. Тебя я вижу, слушая любовь. Не прекращай импровизацию сейчас, за то, что руки в собственной крови, за то, что в этих клавишах душа на страшный миг отчаянья забилась, как птица в стёклах. (Крупный план) Птицу успокою и покажу, как выпорхнуть обратно – беды не будет. Музыка прольётся. Ведь фальши не было. Что было?..

Она теряет сознание. Общий план. Психотерапевт и Сказочница.
Он «добывает» её из фаты, как из костра, как из окровавленного чрева. Уносит.

Ворон и Ворона смотрят вслед.

Антропоморфная норка Мыши Полёвки. Толстая Мышь в бархатном, не слишком идущем к ней роскошном платье сидит в кресле и грызёт засахаренные орешки. Деликатный стук в дверь.

Мышь (с набитым ртом) – Заходи, мой сахарный.

В норку входит, Крот. Он похож на переодетого Чёрного человека. «Ощупывает» тросточкой пространство. Мышь вскакивает с кресла и сажает на место, где сидела только что сама. Стягивает с крота сапожки и греет его озябшие лапки.

Крот достаёт медальон с портретом Дюймовочки, выложенный из рисовых зёрнышек. Ощупывает его лапкой.  

Крот – Она человечек. А я всё таки крот. Это как-то не нормально.

Мышь целует лапку Крота.

Мышь – Это эксперимент. Не попробовав, ведь не узнаешь.

Крот – Ну, разве что.

Захлопывает крышечку медальона.

Дюймовочка дрожа от страха укутывает Ласточку сухими листьями. Ласточка тихо бредит эльфами и небом. Звук шагов, сверху сыплются листья.




Ворон и ворона идут по лесу.


Ворона – Интересно, а что появилось вначале – страх или смерть?

Ворон – Страх – ворота смерти.

Ворона – Смерть, ворота страха…
Никогда не думай плохо о себе, и помни вкус детства, как вкус пастилы после горькой таблетки.

Ворон – Хочешь, сказку расскажу?

Ворона (в сторону камеры) – А чем нам тут их еще удержать?

И совершенно наглючейшим образом рассказывает притчу о таланте.  
Ворона – Это – сказка?

Ворон – Сказка.

Ворона – Ты уверен?

Ворон (помявшись) – Это римейк.

Ворона – И в чём твоя соль?

Ворон – В изнанке. Монеты.
В крыле у Ворона оказывается монета мерою в один талант. Ворон раскрывает монету, как медальон. Внутри монеты, как в экране видна кухня.
-------------------------------------------------------------------------------------------------

На кухне, в которой психотерапевт наливал воду, сидят Карлсон и повзрослевший Малыш. Мы видим, что Малыш похож на злодея, бросившего Сказочницу, как сын может быть похож на отца.

Карлсон – Не реви.

Малыш – А я не реву.
Карлсон – Не реви.

Малыш – А я и не реву.
Карлсон – Не реви!!! Кто нас обидел?

Малыш – Шекспир.

Карлсон – Негодяй. Мёртвый и злой.

Малыш – Всё, что он пишет это смешно. Бедняга Гамлет, не уступающий по мудрости пророку Ионе, как человек совершает только кровавые безрассудства. «Наказать ли ему злодея?» -- думает Гамлет, усеяв сцену кишками невинных, доконав несчастную Офелию и так не героически скончавшись.

Карлсон (зевая) – Может быть театр Глобус – первый театр абсурда?

Малыш – Я попробовал об этом рассуждать. Мне поставили незачёт. Где справедливость?

Карлсон – Плюти-плюти плют?

Малыш – У тебя не намечается маразм?

Карлсон – У меня намечается праздник.
Малыш – Режиссёр по фамилии Станиславский считал, что хорошим режиссёром может считаться лишь тот, кто умеет ставить перед актёром непреодолимые препятствия. А хорошим актёром считается тот, кто умеет их преодолевать.

Карлсон – А тебе никогда не казалось, что не жизнь берёт свои законы у театра. Что всё это как раз наоборот.

Малыш – А это значит.

Карлсон – А это значит…

Малыш – Это значит, что чем лучшим актёром считают тебя, тем выше барьеры. Но прыгучесть получается с улыбкой.
Карлсон – У меня намечается праздник.

Отъезд камеры. Сцена театра на открытом воздухе, заявленного в начале сценария.

На сцене – разгром. Так бывает после того, как дети славно «побесились».
В эпицентре этого разгрома сидят Карлсон и окончательно повзрослевший Малыш. На одном рубашка с расстёгнутым верхом, жилет и брюки от костюма «тройки», на спинке стула висит пиджак с мотором, а на другом – штаны на лямке, рубашка с короткими рукавами. Они о чём-то бурно говорят, что-то обсуждают. Вид вполне философский. Едят плюшки.


Ворона (отрываясь от подзорной трубы) – И что там было дальше?

Ворон – Так они общались много раз. Но родители видели разрисованные стены и украденные с кухни блины, не всегда замечая, как взрослеет их Малыш. Отчим твердил, чтобы больше Карлсона он не видел, мама молчала, словом... И Карлсон в один прекрасный день исчез, а Малыш стал обычным кандидатом наук, говорят, что даже что-то изобрёл, но не больше.

Ворона – Чтобы больше Карлсона он не видел. Я бы таких Карлсонов прикармливала…

Ворон – А я бы честно книжки переводил. Или хотя бы не оглуплял детские сказки. Вон сколько их, словно вычеркнутых временем из детства, но так и не успевших дозврослеть.

По лесу Алиса с изрезанными в кровь руками и порванном платье, но совершенно вдохновенным лицо идёт прочь от разбитого Зазеркалья. В сумке за её плечами позванивают стёкла.

Звучит красивая песня известной нерусской звезды.
Ворон сердито крутит ручку приёмника.

Ворона – Не переключай!

Ворон – Нет, переключу, переключу! И клюв свой дурацкий закрой. Вы мне напоминаете одну леди, которая влюбилась в музыканта. Она не учла одной вещи.
Ворона – Какой?

Ворон – Первой заповеди шоу-бизнеса. Твори из себя кумира и делай деньги из любви. Смотри ты, как забавно, ты объясняешься в любви миллионам слушательницам и в тебе, в твоем голосе они слышат те заповедные чувства, что могут себе только представить – наедине с душистой подушкой, в момент между явью и ласковым сном, и они влюбляются в тебя, но ведь это же нормально, ведь ты действительно поёшь для каждой, каждой, как для единственной, иначе бы кто тебя покупал? Да, в грязи, за церковной оградой…

Ворона снова смотрит в позорную трубу. В кадре – узоры из стёклышек вращающегося калейдоскопа. Он медленно вращается и стёклышки с вкусным хрустом пересыпается в узорах. Затем раздаётся резкий удар, точнее очередь резких ударов. Трёхлетний Малыш сидит в загончике для маленьких  и колотит калейдоскопом по полу. С первобытной агрессивностью. Загончик смутно напоминает вольер.

Ворон комментирует происходящее группе взрослых людей, ему ассистирует Ворона. Экскурсия.

Ворон – …А ведь это же проще всего. Найти, как выключается моторчик. Вырастить в ребёнке маленького монстра и назвать его Чувством Вины.  
Хм… Какая наша любимая фраза – ты, плохая девочка. Ты – плохой мальчик. Всё остальное по выслуге лет... Мы все, как прирождённые Сизифы тащим на гору свой камень, как будто бы мы приговорены от рождения. Любовь нельзя заслуживать, нельзя. Любовь, это то, что даётся за даром. И когда ты не можешь в это поверить, то получаешь по вере своей… И как же мы манипулируем друг другом, лишённые главного… (пригорюнившись) Ну к кому, к кому из нас приходил Вергилий с фамилией Карлсон и объяснял, как это здорово – видеть мир реальным, но своими глазами, и рано или поздно исчезал, прихватив с собой миску маковых плюшек, как честный скомороший гонорар? Тогда бы мир не рассыпался на осколки, тогда бы вы не гробили себя, убедив себя в том, что для вас не возможно практически всё, тогда бы вы жили и жили, возможно. И были бы счастливы.

Ворона –  Просто?

Ворон – Невольно.

Ворона – Значит отчим кричал, а мама молчала.

Ворон – Ну не кричал и не молчала.

Ворона – Значит кандидат наук.

Ворон – Ну, не кандидат и не наук…

Голос из толпы – А что такое сказка?..

Затемнение.
----------------------------------------------------------------------------------------


Декорации сцены номер один. На сцене Сказочница. Она раскачивает колыбельку в форме птичьего гнезда и напевает речитатив колыбельной.


Сказочница – Действительно смешно – ты станешь взрослым, если не теряя в себе неосквернимой чистоты ты обретаешь самоуваженье и уваженье в жизни ко всему. Ты понимаешь, как бесценна жизнь. Она одна, совсем не потому, что над могильной ямой наступает забвенье прошлого для нового рожденья. Она одна, не так – она едина. И ничего не нужно говорить. Когда в тебе не прячется душа в капризы плоти, страх несовершенства и жажда совершенства отступают. Ты постигаешь время, понимая, что нет его в контексте – «бесконечность», но бесконечность будет для того, кто не теряет время для себя и кто себя всё время обретает. Молитва, пост – посредники и звенья, но жизнь и смерть – они в тебе самом. И если рождена твоя душа, и если дар тебе прекрасный дан, то задувая яркий огонёк, иль прозябая в страхе и сомненьях, то выберешь своё небытиё. Те души, что с твоей соприкасаясь смогли бы потерять иль обрести, застынут над могилами секунд, которые ты вычеркнул. Я  не касаюсь промысла над миром, в чем, что он – невозможно объяснить, но есть на многое моя живая воля.


Она собирает стёкла из расколоченного калейдоскопа. Достаёт из большой холщовой сумки стёкла, найденные в первой сцене и соединив их вместе, создаёт свой калейдоскоп. Он очень велик. Она устанавливает его как телескоп на подставку, смотрит в невидимое небо, которое постепенно раскрывается, как лазурная книга с апокрифическими иллюстрациями к известным сказкам. Одна из них – повзрослевшие Малыш и Карлсон.



Малыш и Карлсон.

Малыш – Мне очень нужен твой совет.

Карлсон – Уже не нужен.

Малыш – Я хочу стать сочинителем.

Карлсон – Прекрасно.


Помолчали…


Малыш – Ты ничего не можешь добавить?

Карлсон – Что?

Малыш – Как мне стать лучшим из лучших?

Карлсон – Никак.

Малыш – У меня нет таланта?

Карлсон – По-моему есть.

Малыш – Но лучшим я стать не смогу.
Карлсон – А худшими будут все остальные?

Малыш – Я не то имел в виду.

Карлсон – Я понимаю.

Помолчали.

Малыш – Ну, помоги мне.

Карлсон – Легко. Ты хочешь узнать, как же можешь ты стать лучшим среди равных? Ты хочешь узнать, как же можешь ты стать лучшим из тех, кем мог бы ты стать? Это просто. В тот момент, когда твоё творчество подменит в тебе человечность, в тот момент, когда ты сможешь отказаться от свидания ради пары неплохих стихотворений, в тот момент, когда непонятливость людей вокруг начнет тебя раздражать – задумайся, а куда я собственно лечу и сделай выбор. Ничего не теряет лишь полнота бытия.

Малыш – И все-таки, кто ты?

Карлсон – Я – Карлсон. Просто Карлсон и всё.

На протяжении всего монолога он раздевается, обнаруживая под костюмом белую тогу. Они остаются болтать как два достойных гражданина на ступеньках афинской школы. От Малыша – высокого мужчины  великолепной фигурой,  поклонов от него отделяется фантом, который, спускается сзади сцены, входит в квартиру, заходит в комнату, задёргивает шторы, на которых изображён Вергилий с моторчиком, закрывает папку, с надписью «Изнанка монеты. Дипломная работа».
Сквозь не до конца задёрнутые шторы видно заходящее солнце. Солнце исчезает за линией горизонта.

Малыш  –  Тёмной всем ночи. Перед рассветом.

Титры.

Маленькая хрупкая Алиса с глупым щенячьим любопытством готова войти в Зазеркалье…


2000-2003гг Москва



Силуэт

Если я спорю с судьбой, 
Значит судьба, это – данность?
Ясли я спорю с собой,
Значит судьба, это – я?
Если счастливо бреду,
Значит судьба это – благость?
Если играю с судьбой,
Значит судьба это детская шалость?
Плыть по течению,
Против течения одновременно
Может лишь небо.
В черной реке грозой напиваться
Может лишь небо.
Воздух без солнца, глаза отвожу:
Неба не стало.
Небо глаза на меня закрывает,
Я исчезаю

***
Душой овладевает пустота
В которой снится мир единорогу
И час, когда желание холста
С желанием художника сольётся
И хлынет кровь от сердца родника
Под кожей белой, тонкой и подсохшей.
О рога остриё его рука, чуть оцарапавшись,
Одёрнется и вдохом единым день
Почувствует века.
И сон невоплощённости прервётся.


Сцена. На сцене перед транслируемым монитором компьютера сидит девушка в ночной рубашке и набивает портрет своего идеального мужчины.

Бога (Голос) – Кому я доверил свой дар? Вы посмотрите? Ей. И чем  занимается та, которой я доверил великое сокровище, владея которым можно обладать всеми сокровищами во вселенной? Чем она опять занимается? 

Девушка – Не бухти. А лучше объясни, почему все последние два года, когда я пытаюсь уловить образ своего идеального мужчины, того самого, с которым можно по настоящему, в бытовой реальности жить и при этом не потерять внутри себя божественный огонь восхищения им же и вдохновляться только им – всё время выходит это лицо. А я не в восторге, между прочим!

Господь – А что ты хочешь, это же фоторобот, такую рожу милиция должна разыскивать, а не ты!

Девушка – Тогда вдохни в него жизнь.

Господь – Я в одного такого уже вдохнул. До сих пор расхлёбываете. Сама вдыхай.

Девушка – Да я то вдохну. Вдохну. Но мы ж опять друг друга не поймём с тобой, Господи. Ты помнишь, что было в самом начале.

Господь – Слово.

Девушка – Да, конечно… Но в начале слова был некий слом. Веры в очень важную вещь. Я как то слишком свято верила, что для того, чтобы быть любимой и любить, нужно быть просто женщиной, правда? Но, оказалось, что для этого нужно что-то ещё.

Господь – Слово.

Девушка – Да? А ты вспомни, как всё началось. Я влюбилось в дивного и талантливого мальчика, не этого, конечно же нет. Но он слишком быстро исчез из моей глупой жизни. И, помнишь, как я, абсолютно бездарная и пустая, ходила сутки по квартире, первый раз в жизни курила сигарету за сигаретой и просила тебя.

Господь – Чтобы я тебя либо убил и развеял, либо вдохнул некий дар. Позволивший тебе стать достойной.

Девушка – Позволивший мне стать достойной своей потерянной любви. И на следующий день, на лекции по экономике, я всегда знала, что ты не любишь Маркса, я взяла ручку

Господь – Перо.

Девушка – И написала начисто.

Господи – Вспорола. Всю свою прошлую жизнь. Начисто первым стихом. Ты чем-то недовольна?

Девушка – Я тебе потом объясню.

Девушка выключает компьютер.

Девушка – Я ощущала катастрофу бытия, в котором, бог с ней со смертью, нет жизни. Мир был похож на чужой громадный мозг, в котором каждая извилина для меня заканчивалась тупиком.

Бог – Гера, здравствуй, я Зевс.

Девушка – Живыми были лишь сны и фантазии, лишённые слепоты и стыда. Все мои фантазии сбывались, а сны… Сны рассказывали правду, которую я не могла осознать.
И было много случайных мужчин и было много напрасно съеденного хлеба и напрасно выпитой воды. Пока однажды не случилось так, что все эти осколки моих драгоценных фантазий уступили место лавине. Она раздавила моё существо, для того чтоб я воскресла.  

Господи – Извини, а можно я прерву. Лавина у нас из чего? Из мужиков, воды и хлеба?

Девушка – А ТО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, из чего у нас лавина.


Желтое на белом.
Желтое на голубом.
Нет предела боли.
Светит холодом дом –
Бесонным окном,
Безжизненным светом.
Вдвоем… Не будет – вдвоём.

Одиночество – плоскость,
Не грань души,
Сползающей в лёд,
Мелом испачкан рот,
Красное в белом –
Печаль,
Птица дурная –
Печаль
Сердце клюёт,
Сердца не жаль –
Сожмётся, пройдёт,
Птица умрёт…
Ночь. Сигарета. Глоток
Горький, сухой,
Сжигающий слёзы,
Пепел на пальцах.
Ожог.
Треснул стакан от
Горячего.
Год разбился,
Рассыпался.
Проза.
Необретённого
Проза.               

***
Ангел мой зеленоглазый улетает.
Льдинка в пальцах онемевших не растает…
За озерами туманов – замок млечный,
Где живёт мой ангел светлый. Бессердечный.

До рассвета – два часа. Я не знаю,
Как заполнить пустоту. Ускользает
Время каплями в песок. Не согреться.
Льдинка руку обожжёт. Или сердце…

Два заката до тебя. Два рассвета.
Всё как будто решено.
Ангел. Где ты?


Ангел улетел, а боль улетучилась. И поэзия моя куда-то исчезала. И тогда я с ужасом поняла, что бог с ней, с любовью, мой дар – это то, что позволит мне вырваться из собственной никчёмности и почему-то лично мне высекать поэзию можно только из боли. Или из её муляжа. И я начала выслеживать запах тропинок, на которые можно пролить свою кровь, чтобы продолжить выращивать собственное воскрешение. То есть мне дали чудо, как игрушку, ничего не объяснив. Я думала, для того, чтобы стать самой желанной, самой любимой, стать королевой. Но вместо этого чудо переиначило мою человеческую природу, проросло сквозь меня. Вот интересно, подумала я, возможно, я позволила дару так бесцеремонно обладать мной, для того, чтобы я смогла обладать… миром. То есть дар становится той точкой опорой, которая позволит мне перевернуть мир. 

***
Когда спадёт вода, я стану кораблём.
И выпрошу закат, наполненный свечами.
Нагруженных детьми, зверями и вещами
Вас приглашу на борт под шёлковым шатром.

Мы выплывем туда, где серебрится ров
В чешуйках светлячков, обёрнутых туманом
Поднявшееся воды от мокрых берегов
И выпавшей росы над мирным океаном.

Из тверди голубой на бронзовую твердь
Опустится зерно сгустившегося солнца.
Безвольно разожмёт кулак костлявый смерть
И дымчатым стеклом душа перевернётся.

На палубе – рояль. На мачте – свиристель.
Молчанье под водой и плавное движенье.
В невидимом раю – акула и форель.
И Моцарта – с листа, из клавиш раздраженья.

Летают язычки звучанья по рукам.
Заверченных светил распалась очерёдность.
Мы выплывем туда, где примириться нам.
Лишь рыб убережёт накрывшая подводность.


Дохристианская весна.

Сочит порезами берёза.
На твёрдой линии ствола
Кору просвечивает влага
Дохристианского стола.

В сладчайшей замеси отваги,
Ума и чувственности кровь
Из белой порванной бумаги
Творит бесстыжую любовь.

Протаял первой из проталин
Хлебнувший снега бугорок
Под перепутанным касаньем
Ладоней рук, ладоней ног.

Дрожит на сорванной сорочке
Немая, бледная – одна
И клювом клацкает сорочьим
Необращённая весна.

Движенье памяти и плоти
По рукотворному теплу
Вы вечность пригоршнями пьёте
И жжёте чёрную смолу

Жрецы чудного многобожья
Неокольцованной любви
О вас напомнит бездорожье
Столетий, свёрстанных в крови.

И не лукавить, не бояться
И не стелиться ликом ниц,
До жаркой одури склоняться
Под перепевом диких птиц.


Девушка – До жаркой одури склоняться под перепевом диких птиц… А в раю птицы были ручными? Райскими? А чтобы было, если бы люди из рая шагнули в направлении от искуса и зла, но при этом в сторону жизни. Ведь если Адам и Ева, которые замышлялись, как замена падшим ангелам,  изначально имели именно человеческую природу, то они не могли не следовать ей, но неужели суть природы в том, чтобы мы плодились и размножались, не понимая главного – зачем мы умираем. Не имея возможности всё это прекратить. Но ведь если благодаря слову смогло возникнуть всё сущее, то, может быть именно благодаря слову, всё сущее сможет существовать не выживая и для этого нужна такая шняга, то есть откровение, чтобы благодаря этому откровению на наши бошки что –то хорошее уже наконец свалилось и мы могли использовать те ресурсы, которые в нас есть, но которые мы использовать не можем, потому что должны вкалывать и рожать своих сопливых детей в воплях и болезнях, постоянно ковыряясь под ногами. Кто у нас не сеет не пашет, а бог их питает – птицы божьи, а кто у нас птицы божьи на земле, да такие божьи, что их долго с людьми хоронить не хотели – артисты. Вот и надо разбудить в каждом творческое начало, чтобы не хоронили совсем. И наступил восьмой день творения. А я своей поэзией буду его приближать. Я не схожу с ума, боже? Но посмотри. Ведь вы вдумайтесь, а, мы идём в кинозал и театр, вот сюда сейчас пришли, и я выбралась на эту сцену, для того, чтобы как-то вас удержать, увлечь, поразить и доказать, что на билеты на мои спектакли стоит тратить деньги впредь. А ждём на самом деле радугу, как чудо, солнце – как чудо в летней России. И никогда от них не устаём. Ведь красота спасёт мир не потому, что она его спасёт, а потому что она в основе его и нужно просто увидеть, всем своим существом. Мне так кажется. А тебе, Господи? Господи?..

Девушка закашливается и бьёт себя кулаком в грудь, словно призывая Господа, который у каждого где-то внутри.