Индекс материала
Попытка приземлиться
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Все страницы

На столе конверт и ключи на столе. На диване сидит Ангел.


Музыкант приходит с концерта. Шумно, нетрезво, с цветами и Музой. Видит на столе конверт. Бросает цветы на пол. Вскрывает конверт, читает.

Музыкант (резко Музе) – Ну, беги за ней.

Муза – Почему это я?

Музыкант – Судя по письму.

Муза – Надо же – влюбиться в музыканта, а после тем же его попрекать. (читает письмо) «рядом тебя не бывает. Я перестала тебя понимать. Общий язык найдёт адвокат». Я к тебе её приворожила!

Музыкант – Ну, так беги за ней! Убирайся.

Муза убирается – наверх по канату.

Музыкант наливает полный стакан и смотрит Музе вслед. Мимо проходит клоун с канатом и мылом в руках.

Ангел (очень тихо) – Так ты туда не попадёшь.

Музыкант берёт в руки гитару и… и ничего. Подходит к роялю и… ничего. Снова смотрит вверх. Мимо проходит тот же клоун, и подмигивает ему, слегка притормозив.

Музыкант (выплёскивает виски) – И так всегда. Когда ты есть, то всё подчинено тебе. Когда я выхожу из дома.

А – То требуюсь я, чтобы ты ни попал под трамвай и все, твои фантазии нашли на своё воплощение деньги.

Муза (спускаясь по канату) – Как цинично.

Музыкант – Как я от Вас обеих устал…Что нового? Да ничего.

А – А кругом десятки подсказок.

Музыкант – Стоит только не слишком бояться. И подсказкой становится реплика человека на эскалаторе, рекламный щит и многое другое.

А. – Да. Да.

М. – Да не старайся ты так.  
В детстве мир похож на леденец. На горсть леденцов, налепившихся в чёрном кармане.
(В зал) Незнакомый прежде страх – понравится вам. Как бы ни были врата мои просторны, как бы широко не распахнул их мир, я протискиваюсь между косяками, как морж между скользких краёв полыньи. Зачем условности? Зачем такие рамки. Художнику нельзя, нельзя, нельзя девальвировать луну в сетчатке туч до презренной, вкусно пахнущей бумаги.
Можно так. Оконное стекло преломляет бледно-белую луну и глазам моим кажется образ креста. Два луча, пересекающих луну, два брусочка для марионетки моего воображения. И – стекло неровный леденец, облизанный духами ночи. И луна – пупырчатый теннисный мяч, отражённый между ракетками солнца. Одна – закат, одна – восход.
Мне бы хотелось вдыхать ароматы метафор. Мне бы хотелось любить неизбывную прелесть этого грешного, дивного, дивного мира.
Но за момент до пролития крови, изысканности жертвоприношения жизни в угоду бессмертному тексту я вспоминаю, как светлы твои глаза, как далеко от вдохновенья естество во время таинства оргазма. И тогда я превращаю образы в зерно, вино, перец и мёд, в стирку белья и прогулки по мокрому снегу.
Для меня потерять вкус к слову – всё равно что потерять вкус к тебе, кем бы ты ни была, моя любимая. Наизнанку вывернуть слово, раздолбать унылую огранку. Мне не хватает слов – я буду молчать, звучать, буду плакать, уткнувшись лицом в роковую подушку, душа, как ребёнка осеннюю душу, косноязычно ворочая сердцем. Эта жизнь такова какова. Чистая правда. Когда ты начинаешь видеть то, что видят глаза, находящихся рядом, когда ты отвечаешь на вопросы, которые заданы были, когда ты поймёшь наконец, что мир – не налипшая горсть леденцов в одном из твоих полушарий.

О чём двое вечных молчали в Раю?.. Если рай – взаимопонимание.
Хорошо, когда Ангел становится музой.

На заднем плане – пантомима. Тоже клоунада, но не грубая, если можно так сказать.

Музыкант – Что побуждает нас искать вдохновения. Что подобно образу первой осмысленной розы, во всех ее росах, шипах и тюрбанах бутонов виденных и раньше, но ни сколь не затмивших садовой ромашки, пока ароматные веки сквозь метафоры взрослых поэтов и солнечный прицел не раскрыли детские глаза. И сорванная роза на земле и никогда пчелиная душа не унесет слепой воздушный поцелуй. Втоптать цветок в траву, оступившись неловко, втоптать чью-то нежность в переставшую радовать плоть, низвергнуть
богиню в саван любовного ложа… Пусть руки в меду и крови, но ты, ловец сладострастных иллюзий, ты путешественник по мавзолеям фей бодренько шлёпаешь дальше. И мне нельзя увидеть Эвридику… И мне онемевшим усилием воли не дать обернуться Орфею. И кровь моя черна от кофе, и ночь моя светла, как вечный день, и день и ночь мне звёзды берегут. Кто побуждает искать вдохновения, играть в которое немыслимо и скверно. Да и бесполезно.
Не теряя. Не роняя хрустальных сосудов, не хватаясь за блестящие ножи, для которых ты вдруг оказался неловким жонглёром, не изранившись болезненно и глупо. Когда, возможно мысленно, возможно под стрекот кинопроб судьбы перепробованы тайны обладанья, нежность единственного человека приносит наслаждение творца, совокупившегося с созданной вселенной и не нужно так жестоко разбиваться, чтобы с нимбом, разодранным в клочья, брести за звуком вдохновения. Любимая рядом, тайны твоей перспективы в тебе и творчество в динамике нирваны

Открыты все три занавески.
Музыкант садится за стол, кладёт голову на руки…

За кулисами шум ключей в дверном замке, кто-то в прихожей снимает плащ и напевает.
Музыкант (поднимает голову, как разбуженный человек, прислушиваясь):
Где ты так долго была?

Женский голос продолжает напевать.

Муза и Ангел замирают по бокам колодезного сруба…



Занавес.

Голос –Наши древние восточные предки свято верили, что если до конца своих дней что-то там сочиняешь, то попадаешь в колесо реинкарнаций, и твой талант в тебе просыпается раньше и раньше.
И ты не можешь стать кем-то другим. И ты не можешь развиваться.

Надпись на занавесе – «Между ангелом и музой».

Голос – Как не просто…




Ну, собственно, овации, поклоны?