ИНИЦИАЦИЯ. РЕАЛЬНОСТЬ.
Поводырь
Что тебя побуждает искать вдохновения. Что подобно образу первой осмысленной розы, во всех ее росах, шипах и тюрбанах бутонов виденных и раньше, но ни сколь не затмивших садовой ромашки, пока ароматные веки сквозь метафоры взрослых поэтов и солнечный прицел не раскрыли детские глаза. И сорванная роза на земле и никогда пчелиная душа не унесет слепой воздушный поцелуй. Втоптать цветок в траву, оступившись неловко, втоптать чью-то нежность в переставшую радовать плоть, низвергнуть богиню в саван любовного ложа… Пусть руки в меду и крови, но ты, ловец сладострастных иллюзий, ты путешественник по мавзолеям фей бодренько шлёпаешь дальше. И мне нельзя увидеть Эвридику… И мне онемевшим усилием воли не дать обернуться Орфею. И кровь моя черна от кофе, и ночь моя светла, как вечный день, и день и ночь мне звёзды берегут. Кто побуждает искать вдохновения, играть в которое немыслимо и скверно. Да и бесполезно.
Не теряя. Не роняя хрустальных сосудов, не хватаясь за блестящие ножи, для которых ты вдруг оказался жонглёром, не изранившись болезненно и глупо. Когда, возможно мысленно, возможно под стрекот кинопроб судьбы перепробованы тайны обладанья, нежность единственного человека приносит наслаждение творца, совокупившегося с созданной вселенной и не нужно так жестоко разбиваться, чтобы с нимбом, разодранным в клочья, брести за звуком вдохновения. Любимый твой рядом, тайны твоей перспективы в тебе и творчество в динамике нирваны.
***
Великий грех самопотери.
Мне потерять себя не страшно,
Мне страшно потерять тебя.
Мне страшно душу распластать,
Оставшись с тем, во что не верю.
И страшно мне в тебе скитаться,
Иных окон не замечая…
Твои глаза… Сквозь них увидеть,
Что было до сих пор лишь мной.
Вот удивительно. Вот ведь удивительно, ей-богу. Если даже Его не касаться. В искусстве, а я об искусстве, мы ищем свои оголенные нервы. Это может быть больно и это может быть очень… Приятно. Без пресыщенья. Не может быть излишним воздух моря. Мы ищем ту степень взаимопроникновения, за которой отступает всякий страх. Не так, баланс между страхом и осторожным не желанием нарушить чужое пространство. Быть твёрдым, как шёлк и мягким, как шёлк… Ведь – вот, ничего ещё не случилось, а тебя колотит от отчаянья, и ничем не возможно его усмирить. Мы ищем в искусстве чистую жизнь, мы ищем себя в чистом виде, чтобы там, за порогом искусства снова спрятаться в броню, снова вжиться в нетающий снег отношений, уродливый слепок глухих отношений. Слепок глухих отношений – только так и хочется сказать. Когда тебя всё время предают – смешно не разучиться доверять. Когда тебя всё время обожают – не просто научиться сострадать. Когда тебя всё время обижают.
Когда взрослеет человек. Когда он становится сильным? Когда он благородство обретает?
Из разговора с лучшим другом.
Что есть жизнь?
Вот так вот пафосно?
И, всё же, что для тебя есть жизнь?
Жизнь, для меня, это – роза ветров, в неведомых сплетениях любви.
Она разгоняет мёртвые листья, и слизывает мокрым языком дождя незлого пыль с цветов полночных. Она называется солнцем на долгожданном празднике тепла. Она разливается
Морем, где сотни душ неведомых друг другу являются божественным твореньем и зеркалами или зазеркальем в познании себя, в самопознанье Всевышнего. И нет добра и зла в привычном объяснимом сочетанье. Она в безостановочном движенье.
Иначе – жизнь – не рай. Не жизнь – не ад ли?
Что жизнь, братишка, для тебя?
Ну – приключенье.
Есть ли здесь плохие люди? И кто из нас настолько плох, что допуская в себе доста-точно стекла и перегноя, берег других от грязи или ран и захотел очиститься, приметив хотя бы раз, как прочим тяжело от наших вечных самооправданий? Найдите мне плохого человека! Того, кто совершая преступленье, не называл бы преступленье силой иль хитростью, иль славою Творца. Как уберечь себя от клеветы? От помрачения в глазах, тобой любимых. Как уберечь себя от наготы беспомощной в глазах сластолюбивых, решающих, что можно бы извлечь. Когда ты защищен одной лишь верой. Но от чего тогда ты защищён? От тех кошмарных, диких преломлений в чужих сердцах, ломающих твоё. От месива вонючеё липкой грязи и перьев птиц ощипанных, но грязь – подобие того, что есть внутри и точно так же может твой язык, тугой на ухо, ближнего обречь, невинного обречь. Не дай ослепнуть… И дай прозреть. И больше не судить. Прощать, любить и верить бесконечно.
1 Тебя я слышу так, как вдохновенье. Тебя я вижу, слушая любовь. Нет времени у слова бесконечность. Но русло бесконечности – движенье. Так дай нам время что-то изменить. Не прекращай импровизацию сейчас, за то, что руки в собственной крови, за то, что в этих клавишах душа на страшный миг отчаянья забилась, как птица в стёклах. Птицу успокою и покажу, как выпорхнуть обратно – беды не будет. Музыка прольётся. Ведь фальши не было. Что было? Пробужденье.
Незнание законов не освобождает от ответственности.
Незнание законов высших не освобождает тебя от воздействия этих законов.
Я слышу в себе черный ветер. Не так. Бурлит стена песка и пыли, и по пути ободранной травы. Бурлит стена гигантского дыханья, как будто задыхается Сизиф под градом человеческих усилий и пота смуглого застлавшего вершину, победа над которой станет крахом. Темны во мне любые просветленья, так в тучах задыхается лазурь. Лазури будет столько, сколько солнца, но тучи ближе, тучи тяжелей и гонит их ко мне холодный ветер. Нет мира вне меня, и нет меня сейчас в миру, я где-то высоко и страшно низко. Я сейчас одна.
Инициация. Кому она нужна? Чтобы понять, что в мире есть боль и предательство. И чтобы выбрать для себя любовь и веру? Инициация. Воля.
Люди прячутся в иллюзии о себе самих. Прячутся от отчаянья, усталости, неверных приличий, тщетных попыток себя замешать в чаду коммуникабельности, замещая себя чем-то общим и чуждым. Коммуникабельность и пониманье душ – столь разные пространства для общенья. Одно к тебе влечёт созвездья лиц, под масками пожизненными, а другое раздувает наслоенья и избранной становится душа с другой душой светло соприкасаясь.
Бывают дни, когда ты высока, непостижима и чиста, как звёзды. И для иронии когда ты не уместна. Бывают дни, когда ты тяжела, легка, смешна, но не бывало дней когда тебя в них не было. Я знаю, теперь я знаю – жизнь бесценный дар, и слёзы едкие и время разру-шений, и пытка клеветой и наслажденье движеньем губ и голосом любимым – всё это жизнь.
Действительно смешно – ты станешь взрослым, если не теряя в себе неосквернимой чистоты ты обретаешь самоуваженье и уваженье в жизни ко всему. Ты понимаешь, как бесценна жизнь. Она одна, совсем не потому, что над могильной ямой наступает забвенье прошлого для нового рожденья. Она одна, не так – она едина. И ничего не нужно говорить. Когда в тебе не прячется душа в капризы плоти, страх несовершенства и жажда совершенства отступают. Ты постигаешь время, понимая, что нет его в контексте – «бесконечность», но бесконечность будет для того, кто не теряет время для себя и кто себя всё время обретает. Молитва, пост – посредники и звенья, но жизнь и смерть – они в тебе самом. И если рождена твоя душа, и если дар тебе прекрасный дан, то задувая яркий огонёк, иль прозябая в страхе и сомненьях, то выберешь своё небытиё. Те души, что с твоей соприкасаясь смогли бы потерять иль обрести, застынут над могилами секунд, которые ты вычеркнул. Я не касаюсь промысла над миром, в чем, что он – невозможно объяснить, но есть на многое моя живая воля.
Ведь не возможно заново родиться – так, в одночасье. Постепенно из пены волн богиня выступает и проступает новое в тебе. А что-то отсекается, по мере.
Пусть будет божий страх и жажда веры, пусть будет ощущение свободы. И золото божественной любви.
Рано или поздно?..
Все это здорово,
Но что хочу сказать я.
От взрослой женщины во мне так мало толку,
Для взрослой женщины во мне так мало места.
И я в себе не слышу человека солидного –
Он взвешенно безмолвен.
Он должен был бы нынче же родиться –
Пугливо сдержан, мил и предсказуем.
Необратимо перевоплотиться
Чтоб пресной безнадёжностью платить мне
За чудо замурованное, море?
Я стою большего, чем ваше пониманье,
Круг болтовни, уныния и сплетен.
Я стою большего, чем хлипкое признанье
И деньги, раздувающие ветер.
Допустим так. Мы рано умираем,
Болеем, процветаем много реже.
Мы пересохший воздух наполняем
Водой морской глубинной и прибрежной.
Нас забирают, чтобы не устали,
И чтоб, в усталости себя не растеряли?
Тогда зачем мы были здесь, зачем?
И для кого границы разбивали
Для тех, кому милее быть как все?
Не верю в эту ложь.
Тогда за чем?
Не опуская глаз
Я так люблю тебя, по прежнему, так нежно.
И так надежно. Господи, прости,
Хотела бы, но не могу поверить,
Что то, что было – камни на пути
Разутых слов. Иллюзия потери
В которой можно что-то обрести.
Иначе нам немыслимо спасти
Себя от мерзлоты конечной…
Я принимаю вечное решенье
Чудо
Не верить в чудо вам не тяжело ли?
Талантливый хирург бросает скальпель
Бросает меч в неравном поединке
Со смертью чью-то душу потеряв
Беспомощно и знает, только чудо
Несчастных близких сможет примирить
С безвременной жестокостью разлуки.
И счастливы влюблённые в траве,
Цветах и солнце свежих простыней.
И повторяют – это стало чудом,
Желанье чуда стало предсказаньем.
Я не боюсь сомкнувшихся цепей
Необходимости подумать о куске насущном.
Может ли кусок насущную свободу заслонить?
Я тяжести боюсь бесплодных дней
В которых нет возможности любить.
Мне тебя не хватает ночами,
Рассыпающихся во тьме
Беззастенчиво жёлто-алых
И обманчиво черных линий.
Чёрный ветер стекает ручьями,
Отраженьем дождя в земле,
Чёрный ветер колышет пламя,
Озаряющий наше имя.
Мне тебя не хватает, как сердца,
Покидающей прах душе,
И лицо моё, как чужое
В зеркалах золотых соцветий.
Над гитарой рыдает нежность,
На сбегающем в ночь крыльце
Ярких образов безмятежность
И мятежных аккордов плети.
Ночь взойдёт – гобелен старинный,
Открывая дневной земле
Жемчуг звёзд и глазницы неба
Глаз, похищенных звёздной смертью.
Будет сон глубоким и дивным
Будет роза кипеть в стекле,
Аромат источая целебный,
В перекрещенном снежном свете.
Мне тебя, как огня не хватает
В изголовье озябшего сна.
Над бумагой лицо наклоняя,
Согреваю стихами мысли.
Без тебя душа, как слепая.
Словно в поры земли весна
Смотрит в прорези ожиданья
И не может травой воплотиться.
Мне тебя не хватает, любимый.
Ни в одних из веселых глаз
Мне лица своего не увидеть,
Как увидела в звёздах нежных.
В коридорах плутаю сгоревших,
Но не верю на миг ли, на час,
Что разлука длиннее, чем вечность
И смогли бы мы землю покинуть
Друг без друга…
Танцуя с Федерико Гарсиа Лоркой
Ветер играет в крови виноградной,
Рвёт на себя обезумевший флюгер.
Солнца ласкает сонные прядки
В белой и теплой воде новолуний.
Ветер ерошит мягкие плечи
В олове перьев старой гусыни
И назначает ветрено встречи
Бабочкам над канделябром старинным
Ртом голубиным к листве припадя
Мокрой от ливней темной от ливней
Кажется, грудь молодую лобзает
Девушки, полную песен и лилий.
Пьяница ветер в сточной канаве
Вечер окончит зарей помрачневшей.
День был хмелён и беспутен на славу,
День улетел, ни о чем не жалевший.
Без иллюзий
От любви не растопится лед,
От любви не зажжется огонь
И цветок не напьётся водою!
Прояснится, едва ли, свод
Поднебесный, и загнанный конь
Сердце всадника жалобой тронет!
Так твердил, обезумев, Орфей.
Так бездетная мать кричала.
А разбитое сердце дышало,
А любовь становилась сильней
И лишала надежды жало.
И всегда, о, всегда побеждала.
Чудесному испанскому поэту
Я след целую вашего стиха
И на губах приморской ночи сырость
Вкус счастья и медвяного греха
Слюда граната, свежесть апельсина.
Я восхищаюсь вами век спустя
Как пчелка вьюсь над вашим вдохновеньем
Ручья полёт под бисером дождя
Рисует треск цикад, луны теченье...
Вы жили обречено и светло,
По детски мудро в мудрости нездешней,
Пока судьбы свинцовое крыло
Не полоснуло тяжестью кромешной.
Я вас не знаю, но не больше чем
Не знаю всех живущих за порогом.
Один из теплых и вселенских дней
В дыхании танцующего бога.
Звездочка
В глаза, ослепшие от слёз,
Звезда скатилась голубая,
Глаза печальные дразня,
На горький всхлип не отвечая,
Что от печали гроз не видно.
Волной по сердцу прокатилась
И стало совестно плечам
За то, что низко опустились.
И стало совестно дождям
За то, что звёзды заслонили
И не видны они глазам…
А боль под сердцем оперилась
И птицей выпорхнула в лес
В лягушках эхо повторяя…
Ошибки
Под грохотом и рокотом ошибок,
В потере воли к самоуваженью
И должного доверия к судьбе,
Мы убиваем драгоценных рыбок
В окрашенной унынием воде
И грязью мира в помыслах меж нами.
Отчаянно закрытыми глазами не замечая
Жертвоприношений жестокой глупости.
О, я себя прошу, доверчиво прислушаться
К вселенной и сдержанно прислушаться к себе.
С той минуты.
С той минуты, как ты…
С той минуты.
Опустела моя весна
Город в кожу и снег обутый
На замерзшей земле остался
За весной наступила зима
Так не часто, но всё же бывает
А весна попросила приют
В облаках и обратно вернётся
Если мы…
Если ты…
Нет, когда…
Мечта о любви
Я обернулась и ты обернулся,
Слыша мотив журавля.
Тиною море под нами качнулось
Черное, словно земля.
Не за чем было, не за чем было
В прошлое взгляд опускать
Я ведь люблю, как и любила
Только себя разорвать
С прошлым не так-то легко боже-боже
Тянет назад, в пустоту
Я отвернулась от бездорожья,
Оберегая мечту.
Близко
Любимый, ничего не объясняя
В разлуке отворяется калитка.
Светящиеся рыльца фонарей
Подглядывают в ночь.
Я дома нынче.
С улыбкою загадочной да Винчи
Джоконды замираю у дверей.
Нет смысла запираться изнутри
Прозрачная ракушка на улитке
Я жду тебя.
Я верю. Нет, я знаю.
Я вижу себя. Я вижу тебя.
Этот мир называется явью.
Закрываясь рукой от вселенной,
Где от солнца горячего скрыться?
Может там, за неведомой гранью,
Мы, как эльфы легки и волшебны.
Здесь, бездомный ребенок бранится.
Сострадание – шёлковый полог
Под который от жизни сбегаешь,
Быть собой искупающе трудно.
Подсознанье – подвыпивший морок.
Даже если смертельно страдаешь,
Ты живёшь на земле многолюдной.
Этот мир, одуревший от счастья
Этот мир, расторможенный болью,
От себя самого не прикрытый
Старый лев с окровавленной пастью,
Страхом, словно гвоздями пробитый,
Но навек порождённый любовью.
Все реально, когда понимаешь,
Как реальны болезнь или роды.
Не смирившись с плачевным концом,
За душою любимой бросаешь
Жизнь бесхитростной смерти в лицо.
Как не сложен для гибели повод.
Всё реально – поэзия мысли
Всё реально – извечная тайна
Холод, жажда, полет и покой
Надо мной океанские брызги
Пробегают небесно и плавно.
Мне так ясно сегодня с тобой.
Морской снег
Когда пустыня хлынет из песка
Как смерть из окровавленной зари
Когда устанут рваться облака
Подсвеченною снегом сердцевиной
И роды принимать земля устанет
Из терний, ягод волчьих и пороков
Когда умом и сердцем каждый станет
Искать внутри себя своих пророков
Слезами надоест платить любви
За то, что к солнцу очи поднимает
И ослепленной бьётся на камнях,
Как рыбка драгоценная в улове.
И для себя когда понять сумею,
Что жизнь моя – не повод чьей-то смерти
Вкус моря я почувствую над снегом
В раскрытом свежевыпавшем конверте.
Ночная молитва
Звезды во сне из песочного теста.
Небо – бурдюк топленого масла.
Ветер на клочья сладкую вату
Рвущий несёт темнокожие тучи
За горизонты морского заката.
Я отогнать пытаюсь словами
Тяжесть сомнений к сердцу приставших.
Все, что чудесного было меж нами
Не исчезает в мертвом вчерашнем.
Если в тебе что-то сломалось…
Если вода поменяла теченье,
Но отраженье моё сохранила,
Этого хватит.
Я подожду.
О, боже…
О, боже, как она любима…
И как она его ласкает.
Он грудь в ладонях согревает
И просветлённо покрывает
Её прекрасное лицо
Звериной тайной поцелуев.
О, боже, как она волнует!
Как вьётся пламя в языках
И поднимает наслажденье
Густыми волнами к гортани
В ладонях простыни сжимая,
Как изгибаются они
Под жадным шепотом луны
Лучей… пылинки сновидений
Еще не много и ресницы дождём
Ослепят, ей приснится...
Что снится после наслажденья...
Настроение апреля
Я на верхушке луча из бамбука,
Ветер щекочет луч и макушку.
Я протянула руку сквозь дождь
Чтоб удержать любимую руку,
Чтобы забыть, что сделала ложь.
Пёрышка мягче дивная ноша.
Море.
Был один из ласковых и самозабвенных вечеров, когда солнце купается в птичьих гнёздах, окрашивая пёрышки птенцов красками созревшего граната – от пьяно алого до сладко золотого, нет мира вне меня и я не знаю, кто первым потерял невинность. Море – колыбель-вселенная. Кто помнит воздух из воды? Кто помнит кровать из песка и водоросли спутанные, словно обрывки древнего кода? Родная и чуждая мне колыбель.
Но мне так хочется понять.
8
Если любовь от меня отвернётся,
Зарываясь в уставшие крылья
Головой золотистой,
Не шелохнусь, порываясь
Поймать отчуждённую руку.
Время – кузнец в отшлифованных латах
Держит чугунного пса на цепи
Чтобы разрушить построенный дом,
Тот, что так ревностно им охранялся.
Молот для ковки хрустального счастья
Держит в одной из тысячи рук.
Время не слишком меня понимает.
Значит пришла пора для свершений
В поисках жизни, себя и молитвы
Домик витой потерявшей улитке,
Как шелуху простодушных иллюзий.
Значит пришла пора раскрываться
Чтобы построить невидимый храм
В зеркале ликов и арабесок.
Золота жарче, стали сильнее
Храм из которого нет мне пути.
Память размыла дорогу обратно.
В стенах соборных ярче и ближе
Музыка, краски, таинство танца
И наслаждения стоны нежнее
В стенах прозрачных я недоступна
И на виду как еще не была…
Я постигаю экспрессию жизни
Смерть будет завтра, лет через сорок
Это ли важно в бешенных ритмах
Мне исполнителю и партитуре
Если любовь ко мне повернётся.
Если настигнет время любви
Если вернётся ко мне, обновлённой.
Он есть всегда
У нас есть единственный шанс
Он мал как младенец в утробе вселенной
Он велик потому что ему наплевать
На то, что взрываются старые звёзды
Как часто уверенность в звездной победе
Носит в зародыше крах
Этот порыв перед гибелью
Полный любви и веселого страха
Гонит свистящим огнём
Самоуверенный фатум
У нас есть единственный шанс
Я очень тебя люблю
Скрипкой смычок колдовал,
В пальцах сжимая струну восковую.
Скрипка горела свечами,
В пламени звучном переживая
Ужас слезами залитых рождений,
Смерти скульптурный позы.
Там, где бессильные души
Вязнут в кругах несвободы
Музыка разоблачала
То, в чем себя нам не услышать.
Словно на свадьбе еврейской Всевышний
Пьяно качается между сердцами
Словно горят изумрудные иглы
Над ожерельями сладких подарков
Словно старушка в молитве забыла
Боль меж плечами в дрябнущих крыльях
И потерявшие зоркость глаза
Видят такое, что им и не снилось
Словно любовь, осквернённая ложью
Завистью глупой, сумела омыться
И умоляет её не касаться
Музыка пела и растворялась
В море очнувшихся глаз
В море спускаясь доверчивым солнцем
Музыка торжествовала.
Скрипкой мой бог колдовал…
Набросок
Простите же невежество мое.
Я пробую неловко размышлять,
Водой в воронку мысли закрутившись,
Я постою немного в стороне.
Что проще, чем разрезать пуповину
И ты рождён? Ты повод для веселья
И чьей-то ненависти веская причина
И многолетний опыт воплощений
Забылся напрочь. Ты вполне орёшь.
Ты на земле. И сколько раз случится
Руками пуповину разрывать…
Сослагательное наклонение
Ты вспомнишь, о том, что есть крылья,
Если поранишь крыло.
Ты вспомнишь о том, что есть вера,
Вера, как воздух, если пеной сочащее зло
Вымажет чистые стены.
И всю глубину темноты ты вспомнишь,
Испачкавшись сажей, и вспомнишь
Как пахнут цветы после дождей
Однажды в запахе наготы…
О, Боги, ветер заснежен и
Мягкой земли не коснуться.
Любимая, вечер безбрежен, только бы
Не обернуться.
Глаза, как уставшие крылья,
Аида застывшие воды жаром ответят щекам
Если за гранью без солнца
Переродятся слезами.
Голосом призрачным не окликай.
Птица
Птица поёт на своих языках –
На язычке, сердцу созвучном.
Сила весенней тайны трепещет,
Не развлекая, не утомляя…
Как невозможно у неба напиться
От половодья облачных красок,
Так не возможно у птиц научиться.
Но, иногда, не размышляя…
Дождь
Дождь осмелеет. Грани топких улиц
Стирает дождь, стирает не скудея
И ветер словно в лапках скарабея
Влачит со снегом смешанную землю
В канавы. Стайки выспавшихся устриц
Из раковины, тяжестью раскрытой,
Сквозь блеск и грохот падают обратно
И под водою булькают газели
О том, что было с ними где-то там…
Позволить сердцу разорваться
Подобно вспышке невесомой
До осязаемости алой,
Позволить выплюнуть в лицо мне
Все то что, что горько клокотало,
Когда в зеркальной пантомиме
Я замираю.
Не гордиться пересеченною пустыней.
И не стыдиться, что сгораю.
Любовь по-прежнему желанна…
Это не правда. А правда в том, как плююсь слезами, как рыдаю в мокрой ванной, как сущая глупость запрета не даёт истечь венозной кровью. Правда в том, что никогда никто на свете не сумеет меня убедить, что тихая нежность к тебе оказалась случайной, что ангельская страсть была лишь поводом для продвиженья к цели о которой я и не подозревала. Правда в том что наша любовь, свившая светлое гнёздышко на семи беспощадных ветрах оказалась единственно важной. Что образ, поделенный на два сердца, пусть осквернённый в одном и божественно заласканный в другом, сумеет их соединить и даст почувствовать всю глубину сиротства, если будут они разделимы. Глубину, в которой можно захлебнуться. Но не проще ли, не лучше ли летать?..
Можно события, которые от тебя ускользнули, людей, что тобою пренебрегли превратить в трафареты. И тогда ты велик и силён. Но намёк мысли о том, что эти люди реальны и живы, порождает чувство одиночества, беззащитности и перспективы.
Вам
И тут появилась она – с мешком душистого навоза и обвинительной речью. Я не знаю, да и знать бы не желала, какие струны способны на большую ярость, чем струны слепой материнской любви. Подкрученные жадностью, к тому же.
Давно не имея реального взгляда на чадо, угадывая даль его вселенной лишь по контурам недетской головы, она начинает вещать. Вещание карабкается в гору, с горы начинается проповедь, низвергая все живое, отповедь хлюпает желчью. Вглядываясь в яснейший полдень, пытаясь понять и не понимая, она начинает чернить. Запугивать, но так не явно.
Вот из кармана облачной феи вылетает белоснежный голубок, вот на глаза опускаются линзы и фея покрывается коростой, губы искривляются клыками, вздёрнутый носик виснет бородавчатым довеском на лице излаженном Творцом на седьмой день послетворческого пьянства. Именно тогда рождались феи, тролли, гномы, русалки, именно тогда рождалась сказка. Вот почему так волшебно хмельна, вот почему и моря по колено, и время – бабочка на шелковой цепочке, и мед и пиво по разросшимся усам, в рот – ни капли, не усы, намордник. Так нелогична, так мудра. И так опасна.
Он заслушался, видит вместо голубя ворону, воровку, пожравшую падаль, он видит монстра вместо феи, линзы сливаются с миром и все становится обманом. Храм вымазан навозом, любовь просвечивает смертью, бескорыстие наглым расчетом и в этой искривлённой перспективе, в этой сгустившейся лжи остаётся она, материнская верность. Или жадность. Или самооправдание. Или комплекс Бога. Но не ты его сотворила по образу и подобию своему. И род он продолжает человеческий. И судьба его, и только лишь его.
Мне приглянулась фраза – «Мои дети не могут обвинить меня в том, что я живу для них».
Да и как любовь возьмет, что бы то ни было. Все принадлежит ей. И не говорит она – это моё, или это твоё, а говорит она, это – твоё.
О, боже пещерный, да что происходит? Кто сказал, что вдохновение, это трофей? Кто сказал, что военные марши созвучны литаврам и клочья солнечного мяса, от звезды когда-то бывшей сердцем могут назваться стихами? И наживаться на собственном горе, все равно что превращать в нектар победы слёзы заложников битвы, хрипы изнасилованных судеб? И кто сказал, что я сейчас права, в попытке совершенной упаковки для того, что бьётся против сердца, между небом и напуганным рассудком? И кто мне подскажет способ надёжней для объяснения с самой собой. И как подскажет, если я беззвучна?
С другой стороны я все тот же алхимик, высекающий золото из безразличья.
Один на один
Стать, как другие.
Не проще ли? Проще?
Все мы другие, мы ищем беспомощно
Сходство и слишком не часто находим,
И увязаем в циничной свободе
Мир был расколот на плоские стёкла
Резко захлопнут витраж-разворот
Кто-то меняется медленно, кто-то
Еле в дыхании дух переводит
Кто-то взрослеет, кто-то взлетает…
Кто-то растёт…
Я не хочу, разобравшись с обидой
Я не хочу, расквитавшись с долгами
Детских фантазий
Недальновидно с чьей-то наивностью
Праздно лукавить
Чью-то доверчивость с миром рассорить
Я вынимаю грязные стёкла,
Я выгоняю паскудную ложь,
Я допускаю многое, но оставляю
Солнечный дождь.
Логику счастья я оставляю…
По воле
Сорваться через лестничный пролёт
С болью хромоного финала.
Слепое побуждение полета,
Мнимое движение сквозь стену.
Что меня на подвиги зовёт,
Что мне здесь так сумрачно и мало,
В чем моя реальная свобода,
С долей постоянства перемены?
Биться через горные породы,
Плыть через подводные причалы,
Разломав серебряную клетку,
Молча у костров случайных греться.
Слаще что заслуженного плода,
Яростней животного начала?
Я лечу надломанную ветку,
Выносив родившееся сердце.
Образ
Сумерком серым спит покрывало.
Ветер поёт разбойничьи песни.
Жизнь без тебя во мне создавала
В город волшебный шаткую лестницу.
Если когда-нибудь ночь забывает
Вспомнить во сне рассеянный образ.
Время на лоб ладонь опускает
И, понижая до шёпота голос,
Мне говорит, что горе не вечно,
Мне говорит, что счастье желанно.
Мне и кому-то, кто страхи излечит.
Если увижу тебя первозданно…
Между спокойным желанием силы и первым глотком кофеина, раздразнившего воображение, между илом осевших эмоций и лёгкостью мысли, обнажённой с лёгкостью души невинной, змеем рвущейся из рук, но крепко обмотан шёлковый шнур и змей не вырвется до срока, между скупым отражением чувств и разгулом слегка захмелевших метафор…
Между свободой и кряжистым роком, между собой и дыханием звёзд, меж беспамяством и дряхлой кармой, между траекториями душ и собственным чистым движением, меж напряжением и градом ослабивших волю сомнений, как между миром и миром, между любовью и смертью, подлинной смертью, лишенной любви…
На горизонте – желание леса. Темнота слегка размыла кроны, и редкая роща спуталась в чащу. Солнце, блаженное солнце, гранатовый плод. Подветренно алое, тёмно густое, настолько, что кажется влажным. Солнце бесстыдно раздвинуло ветки, душа соединяется с душой, дар обладает божеством, в меня врываются боль и огонь, наслаждение, слёзы, усталость. Все как обычно, лишь на бумаге. И важно ли, кто первым прикоснулся? Кто я скрипач или скрипка, кто – цветок или шмель? Насколько одно без другого живёт? Насколько я для вас доступна? Если грязь на вас мне показалась, мы с вами не будем встречаться глазами, пока не омоется грязь или сознание не разберётся, что с грязью неловко смешалось. Если жизнь назад буянила душа и от потерь сейчас едва жива, я встану под солнце дальнего храма и на семи ветрах колоколов буду искать разрешенья. Страдание – пашня, блаженство в колосьях? Но разве страдание – труд? Разве не волшебная указка для преображения усилий на редкость бесплодных? Разве напряжение всех чувств, всех эмоций, мыслей и покоя не возрождает тебя настоящим, не возрождает тебя самого? Разве, зачатая солнцем, до сих пор непонятая радость не может стать единственно возможной? Так миры сливаются друг с другом.
Странно
Странно, почему при обсуждении произведения искусства, помыслы учитываются в последнюю очередь, если о них вообще вспоминают.
На первой ступеньке – идея, на второй – выразительные средства. На третьей – их
вторичность. На четвертой «прибыль от проекта» или бюджет. Но это лишь рубашки, это плоть, эмоции, чувства? Где же дух?
За
Я за чистоту и яркость красок.
Я за незабвенную мечту.
За улов с лица упавших масок,
Врезанную в темень высоту –
Жилка голубая в мрамор чёрный.
Крепок чай, вода не горяча.
Я за день, сквозь сон перерождённый.
К ночи разомлевшая свеча
Опускаясь в платье золотистом
Богу душу сонно отдает,
Бабочкой невидимо искристой
Продолжая пламенный полет
К точке света.
Я хочу вернуть себе мир
Мир душе и мир в ощущенья
Свет черешни в глазах облаков,
Вкус бродяжьей школярской весны
Я себе подарила прощенье
За костистые связки грехов
Я хочу обрести свою веру
И тревоги лишённые сны.
В белой вазе – разбег хризантемы…
Силуэт
Если я спорю с судьбой,
Значит судьба, это – данность?
Ясли я спорю с собой,
Значит судьба, это – я?
Если счастливо бреду,
Значит судьба это – благость?
Если играю с судьбой,
Значит судьба это детская шалость?
Плыть по течению,
Против течения одновременно
Может лишь небо.
В черной реке грозой напиваться
Может лишь небо.
Воздух без солнца, глаза отвожу:
Неба не стало.
Небо глаза на меня закрывает,
Я исчезаю
Обратный ход
Бог – это время?
Время – рассеянный бог.
Солнце пшеницей в косе –
Переспевшая тяжесть.
Жница отбросит со лба
Мошкару завитков.
В зеркале лезвия падают пряди
Колосьев.
Жаркие мысли, бесстыдные руки
Без спроса…
Древней невесте девичества след
Отсекали,
Падал волнистой копной
Заплетавшийся бог.
Страх и звериный восторг,
Наслаждения голод
Слипшейся шерстью под телом
Прогнувшимся веткой
Яблони дикой
Уже не узнает, лишенный
Женского грубого, тонкого.
Хлеб запеченный
Тьму новобрачную выследит
Запахом острым дыма и крови.
О, Бог, соблазнительный бог…
Грузный садовник, целитель, рассеянный пекарь.
Снова
Я вдруг тебя почувствовала так,
Как будто свет обрёл дыханье мёда
И запах мёда вереском расцвёл…
Образы
Вечер, ты сейчас напоминаешь
Карусельный караван лошадок.
Цокает заверченной дорожкой
Дождь вокруг луны кольцом Сатурна.
Ты к подушке ухо прижимаешь,
Чтобы, засыпая, слышать перья
Шелестящие о перелётах
Диких лебедей в крови гусиной.
Вечер ты на ярмарку похож
Платит сад за яблоки монетой
Золотой. Ты пруд напоминаешь
Увлечённый сорванной с листвой
Вечер ты на образы похож…
Поплыли…
Если моя дорога застынет
В сердце, бежать не желающем дальше.
Если моя дорога собьётся
Пыльной подошвой, в кровь превратится.
Если моя дорога устанет
От бездорожья и скажет негромко –
Тучи и лужи… Морем я стану…
Нечего будет мне возразить.
Голову к небу я запрокину
И разгляжу месяц багряный,
Словно осколок молнии в скалах
Бьющихся туч. Чистое солнце.
Яблоки-звёзды в лентах заката.
Лёд кружевной зимних ветров.
Море дороги, небо дороги, музыки тайна
И нет мне причала.
Хлопает парус ладонями ветра…
Чистый образ
Падают сны.
Город, меняющий зимнюю кожу.
Иней пятнистый на глянцевых ветках.
В воздухе день созревает погожий,
Шлёпает дождь земляными губами.
Я прикасаюсь ладонями к недрам
Солнца и белый огонь ощущаю
На перекрестке свободного сердца
От ледяных замороженных правил…
Время меняет змеиную кожу,
Время неслышно меня соблазняет,
Ночь выпивает сочные краски,
Ночь будоражит сердце и гложет…
Сонное счастье крик растревожит
Птиц переполненных утром до края.
В зеркале схожести не различая,
Я начинаю день у подножья
Этой весны.
Интуитивно.
Перескакивая через. Перепрыгивая над. Пыльные лужи. Глотая в прыжках ступени сознания. Во что нас это может утащить? Что манит доверчивую повседневность? Вы от мира сего? Вы вполне адекватны? Вы нормальны, вы не пишите стихов, музыки, вы не снимаете фильмы. Под ногами вашими асфальт. Вы вне игры воображения? О, вы изгой вселенной.
Как мы бесхитростны, как мы упрямы. Подключая, подключая сердце, мозг подключая к плоду познания, к плодам рассыпанным на целые абзацы, на змеи кинолент, на холстинную землю картин, мы слушаем, мы соотносим, мы жаждем… В тишине одиноких постелей, фантазируя себе все те безумства, которые довольно скоро раздерут одиночество в клочья – после встречи, после взгляда, после танца, мы обретаем не меньшее счастье, чем от того, что даже если будет – будет не много не так, хуже, лучше, не так и, быстрее чем ночь, позади.
Измучившись разгадками вселенной мы начинаем домышлять и, как узнать, наш розыск сути куда заведет веселей – к уютному ложному миру, порогу местного дурдома или тайне?
Интуитивный поиск вечности в себе. Игра воображения? Едва ли. Созданный мир брызнул яблочным соком, тяжестью прорвав подол листвы.
Мы прорастаем…
Обезьянкам
Я пишу, пока рассеянный воздух повседневности не проник сквозь мои безвольные ноздри. Божественная сила безразличия. Богу кипящей слюной наплевать на то, что о нём подумают твари, пусть даже и божественные, но как он трогателен в просьбе о любви…
Это искушение, почувствовать себя марионеткой. Ощутить всю сладость компромисса. И напор обнаженного рока. Я презираю вас разбойники любви, вас вымогатели и шантажисты, вас ублюдки, воры, вас наёмники, высекающие искры. Как под кремнем может плакать плоть!.. Я презираю вас тупые обезьянки, вас, подражатели нечистого бродяги прозванного кем-то Дон Жуаном. Почти канонизированный дьявол. Кто отлучает от доверчивого счастья, и кто отрёкся от любви за ради меди пустого наслаждения…Я вас и знать то не хотела, но куда от вас укрыться вездесущих. Лицедеи с вдохновенными очами, клоуны с нежным румянцем. Боже, но откуда столько гнева… Почаще лови за блудливые руки в огне ветхозаветных катастроф и, очень я прошу, будь безразличен, если начнут молить о пощаде. Как может безразличной быть Любовь
Меж Сольвейг и Нарциссом.
Моя драгоценность. Моё вино, настоявшееся на веках. Моя изящная богиня. Моё приворотное зелье. Ну кто бы мог посметь тебя обидеть? Ну кто бы смел помочь тебя ославить? Мой хлеб и вода из проточной слюны новорождённого в ночь лешенёнка. Мой ангел в заснеженных, облачных платьях. Мой маленький демон в каминных углях. И что тебе сейчас до отраженья в неверно созерцающих глазах. Песня протяжней смолы на деревьях, вытопленной солнцем из коры. Голос, остуженный первой росой. Мой не долгожданный соловей, но такой отчаянно желанный – как рыбный ручей полноводной рекой. Как отбросившее тяжесть отраженье…
Зачем?
Зачем мы здесь?
Сквозь тени циферблата
Проглядывает плоская луна,
Над клёнами мелодия заката
Валяется в пушистых тополях.
Зачем мы здесь,
Когда себя роняем
В любимых и обманутых глазах,
Бесценные сосуды наполняя
Дорогой в окровавленных лучах?
Зачем мы так, зачем себя теряем,
Зачем от сожалений тяжело?
И, оступившись, поздно понимаем,
Что солнце безмятежности ушло
Водой в песок. Напуганные птицы
Мы молимся на ветках в темноту
И ждём, что образ чистый возвратится.
Стихи
Страсть утоляется стоном
Тела вошедшего в тело.
Стихи утоляются страстью
От страха свободной души.
Рухнет возможность предела,
Что мне сейчас не подвластно?
Если себя приближаю
К ритму небесных глубин…
Свободно
Я обладаю мыслью о тебе,
Как временем и ветром обладаю.
Разлука мною не овладевает.
Я отпустила нежность на свободу,
Подхваченная волнами она
Дождём твою дорогу освежает.
Я обладаю тайной о тебе.
Страсть
На что мне страсть, пришедшая извне?
Я запах пустословья ощущаю
Сквозь клятвы, ароматнее грозы,
Оставшейся в исхлёстанных лугах.
Я пробую вино метаморфозы
И разбавляю истину в вине
Водой своих прозрачных ощущений.
Я лёгкость полумеры ощущаю
И страсть на недопитой глубине.
Мне сердце обжигают наслажденья,
Ожога для души не оставляя.
Пришедшая в себя играет страсть
На клавишах и струнах вдохновенья.
Я чувствую, танцуя и смеясь.
До того как
Как будто всегда так было.
Рука, ощутившая молот,
Знает и видит пальцами
Ковкую сущность металла.
В клавиши пальцы вонзившая,
Память срывает повязку
С глаз пятилетнего пианиста.
Я никогда не писала,
Лишь подбирала рифмы
И расшибалась о рифы
Ртутного косноязычья.
Сжавшись на скалах мысли,
Брызгами водопада жажду грозы утоляла.
Боже, ведь я не любила,
Только во сне летала
И, наконец, пробудившись,
Я поднялась к тому, что забыла...
Предчувствие
Он шёл. Он утомился. Он прилёг
Под кроною шуршащего платана
На грани листопада.
Ветерок развеивал запутанные мысли,
Запекшиеся губы ручеек
Молитвою подводной освежал.
И крылышками мир вокруг дрожал
Стрекоз и бабочек.
Желтеющие листья сулили звездам
Жертвенный костёр недели через три.
Он погрузился в целебный сон
Уставшей головой
От хлопотливых и прохладных истин.
Планет лучами полночь занялась,
И заискрился ночи сахар чёрный,
На цыпочки она приподнялась
От страха с любопытством обрученным.
С благоразумьем спорила душа,
Порыв с привычкой, тайна с постоянством.
Ночь вычеркнет бессмертное жеманство,
Скрывающее подлинность и робость.
Как будто в воду темную вошла
Она за шагом шаг...
Форель-луна
Плыла сквозь тень, упавшую от веток.
Сверкало ожерелье из монеток…
Она по тишине к нему спустилась
Воздушна и едва обнажена…
А дальше… Дальше ветка надломилась…
Единорог
Душой овладевает пустота
В которой снится мир единорогу
И час, когда желание холста
С желанием художника сольётся
И хлынет кровь от сердца родника
Под кожей белой, тонкой и подсохшей.
О рога остриё его рука, чуть оцарапавшись,
Одёрнется и вдохом единым день
Почувствует века.
И сон невоплощённости прервётся.
P.S.
Но невозможно время уделить
Всему на свете! Да. Иль нет. Возможно
Задумаюсь: «А было так не сложно
Часы проговорённые прожить»
Что дальше…
***
Плачут над морем тени ракушек
Розовый жемчуг в оправе небесной
Лёгкой надежды песок золотистый
Сыплет в луга из облачных складок
У гитариста гитара бодает
В струнах расслабленно перепевая
Водных барашков с барашками неба
В зеркале снежном горных верхушек.
Горы, ступая подошвой шершавой
Через руины, пустоши, реки
Носят детей на плечах загорелых
Носят гирлянды цветов на запястьях
Тени ракушек смеются в ненастье
Каплям дождя удивительно пресным.
Невесомость
Мой старый мир качнулся на перилах,
Теряя вес, теряя невесомость.
Я душу на ступеньки опустила,
И охватила слабость или робость.
Задумалась… А между небесами
Слоеными вселенная менялась
И тихо в ощущенья проливалась,
И раскрывала детское сознанье.
Я всех простила, что-то поняла
Иную невесомость обретая
С лучами солнца…
Родина
Лица и листья в пыли
Не в пыльце, а могли бы.
Стертая крошка забот и печалей
Мелких. Воды печалей глубоких
Смывают серость, черные луны зрачков
Расширяя к солнцу. В этом краю
Никогда они не очнутся.
В этом краю никому не хватает света
В этом краю подменяет смирение веру
В этом краю застилает уныние радость
И недоверчивость гонит на лица старость
Словно табун лошадей на мягкую землю
В этом краю для меня чудес не осталось
Больше чем на год.
И стоит ли он более гроша,
Твой мир когда ленивая атака
Из мира внешнего его распотрошить
Способна словно курицу кухарка.
А внешний мир не более чем свиток
Не больше чем плетённая корзина
В которой прутья и плоды миры людские.
Лгать незачем…
Лгать незачем, а правда не уместна.
Не так, она скрывается в словах
Сторгованной без образной невестой
Под панцирем фаты.
Она в сетях словесных мечется русалкой,
Не женщина, не рыба. Звук пустой
Из уст в уста роняет крошки мыслей.
Свобода звёздная ничем не дорожит
Свобода на земле во всё вникает,
Уловками пренебрегая лжи.
Свободно только этим можно жить…
Верба
Вечер в горах.
Ветра полнощное бденье.
В луже луны умывается лапою верба
Кошкой бродячей.
Рассудок едва сохраняя
Бродят по грани скалы бесприютные души.
Что-то творится.
Струной напряжённая полночь,
Вербная кошка, тугая от дикого сока,
Слушает, жёлтыми почками тьму обметая,
Как разрывает на части мольба естество,
Как призывая на помощь себя самого
Кто-то, пасхальную ночь в крови омывает
Пролитой завтра. А можно ли не сомневаться,
Можно ль нежнее в терпенье вынашивать веру,
Тверже в узде держать взбрыкнувшие мысли?
Что-то не так, но гуляя по краю тенями
Вещного мира, сознание смерть отпевает.
Кошки умело хранят весенние тайны.
Звёзды пушистые гладят лучисто ладони
Зеркало
Ломает небо судорожный гул
Врубаясь в то, что против прежних правил.
Край колеи колесами прогнув
Я больше не играю с колеёй.
Я ноги по земле переставляю
Младенцем. Невесомое сознанье
Код вдохновенья, слезы в лодках глаз
Вот-вот и мир привычный зачерпнёт
Воды речной и станет безразлично
На долю вздоха кто сейчас со мной
За воздух лёгкими оглохшими хватаясь
Я поднялась над бренною тишиной
И то, что долго виделось свободой
К земле вернуло, выучило плыть
А кто-то учится ходить по облакам.
Я начинала с этого. Едино.
Зазеркалье
Возможно это нездоровье.
Возможно, резкое взросленье.
Возможно, полюс превращенья.
Шкатулка сказок на столе.
Плету вишнёвые венки,
Цветы и ягоды вплетая в дожди.
Закон земли таков –
Здесь много нищих дураков
И каждый каждому ступенька,
И каждый каждому солдат.
Закон божественный отрезан
Поскольку места нет любви
В камнях и пролитой крови.
А возраст, а любовь к себе?
Как без неё, но часто слишком
Она становится не властна
Над бездной самоосознанья.
Мне уважать чужую бедность
Сил не хватает, ублажать себя
И ревновать к свободе прежней?
Скажи мне сердце, как летать
Ног от земли не отрывая?
И вот я сижу во дворе, поближе к свету фонарей, чтобы не было соблазна бесенятам, жалящим души в полночь. В любой момент шальная дурость может вытащить нож или поддаться пустому влеченью, но то и другое не страшно. Я позабыла о возможности беды и она не слишком-то реальна. Надо мной весеннее небо. Не тусклое, не блестящее – ночное и синее. Под небом клейкие огни зеленых листьев, свежих, как воздух возле реки. Первые листья – это свобода. Днём веточки в моих руках, я не ломаю, а подбираю когда калечат деревья, горят как факела и пахнут слезами весны. Если ветку поставить в чистую воду, она начнёт роиться корешками, так можно придумать целую рощу. А ночью, о, ночью я вижу церковный витраж. Блестит стекло, впечатанное в землю, блестит тротуар, деревья, фонари, блестят глаза воистину влюблённых, блеском отстранённым в котором красота земли и полёт в глубину взаимного счастья. А кругом шелуха. Но неужели… Ветки высоко над моей головой и сок, бегущий к ним от корня говорят мне, что мы на земле для чего иного, чем деньги и власть, равняющие нас, как пьяный плотник.
Реальность
Воск падал каплями на соль
Рассыпанную в чашке
Примятый ворот кружевной
Расстёгнутой рубашки
Духами пахли кружева
Принцесса улыбалась
Кружилась тихо голова
И занавесь качалась
Приморский ветер ворошил
Заплаканные ивы
Гранат созревший надкусил
Дракон нетерпеливый
А где-то в роще золотой
От лунного прибоя
Сплетались с жёсткою травой
Невидимые двое.
Нет, я могла бы рассказать
О сердце отболевшем,
Но мне милее задувать
Свечу в ночи безгрешной.
Гармония
Искупавшись в сомнениях
Вдоволь и вдоль тишины набродившись,
Я свожу воедино землю, мёд, железо,
Зерно и воду. Там и здесь всё на редкость едино.
Ах, подайте пол строчки, на бедность,
На гармонию мига земного –
Одарившую голосом вечность.
И вот он ветер плещется в мачтах и паруса то саван, то крыло меня выносит в неизвестность.
Смотри, как задубевшие привычки летят опилками и жарко от смолы, дохнувшей в застоялую дремоту. Смотри, как давится от жадности душа, решившая что может стать вселенной, но лень душе вытряхивать песок, набившийся за пазуху. Царапают песчинки коготками и не уютно, как от разговоров автобусных кто где, кто с кем, по чём, вбирающих тебя, как снежный ком. Смотри, как девушка желает быть любимой и независимой от собственной любви, смотри, как пластика разбросанных движений меняется и мыслей суета, вдруг обретает цельность и свободу от привкуса улыбки на устах. Смотри, смотри, смотри…
Итак, надежда умерла. Спелый плод гармонии разбился и разбился так напрасно. Ни освежив пересохшие губы, ни осчастливив задремавшего Ньютона. Нет во мне жадности к ласке, нет во мне веры в любовь.
Если бы можно было
За ночь стать другим человеком
Если бы можно было
Пылью смахнуть снег с вершин.
Если бы можно было.
Всё…
Всё, я сжигаю хлам.
И ветер рвёт рубашку на груди
Весенней прихоти упасть на листья снегом
И плакать умилёнными слезами
На листьях рощицы приморской
По земле, по берегу песка, и у воды
По берегу песчаному бродила моя растрепанная жизнь
Пока смогла
С эмоциями разум примирить
С душой расчёт холодный
С вдохновеньем желанье выспаться
И плоть с душой безногой
И многое со всем.
Реален храм.
Сердце мое – это рыбка в потоках любви.
Любимая тональность
Тональность человечности.
В иной тональности
Мне трудно не фальшивить.
И трудно быть беспечной и столикой,
И сладкой, словно сок от земляники
На пальцах, перепачканных июнем.
В иной тональности мне трудно быть собой.
Мой молчаливый диалог с душой
Иначе увязает в не рожденье
Пугливой суеты предубежденье
Не даст мне над собою посмеяться.
И тянет за уши земное притяженье
Судьбы, забуксовавшей в колее
От бублика, обкусанного раньше.
В иной тональности, не допуская фальши,
Я буду в нотах правильных лукавить
Зерном на неоплаканной земле.
В воде неясной рыбка золотая…
В иной тональности нет музыки во мне.
Слушая скрипку Ойстраха
Всевышний плачет снежными слезами
Над городом. Без голоса.
От сердца
Вселенной отрывается душа мелодии,
И хворост слов сжигает
Огонь блаженства.
Так играют горечь, оплаканную в черное вчера
И музыку, рождённую дождями,
И губы, поцелованные утром,
Такими же влюблёнными губами.
Немыслимо замёрзнуть иль согреться
От этой музыки.
Недвижный, как скала над океаном
Тешит скрипку Ойстрах.
Имя
От этого имени тайна вливается в кровь
И клочья расколотых вёсел вонзаются в руки
От этого имени ужас возможной разлуки
Рычит за дверями, как пёс,
Нашедший игрушку на кладбище.
В имени этом ответ на вопросы любые
И рифмы любые смешны в сочетании,
Делая имя нелепым. И холод в нём
Склепа.
От имени этого
Всё, что я слышать не смела
И все, что во мне до меня не могло дозвучаться
Дарует возможность с молчаньем
Бескровным порвать.
Дарует желание видеть в себе человека.
И право дарует сражаться
Когда не меня, не тебя, но его убивают.
О, солнечный ветер,
Как много под именем этим
Лежит искалеченных судеб,
Как часто щитом, с начертанным именем
Подлость себя укрывала, себя
Убеждая, что будет расплата потом
И воском зажжённым сомненья свои покрывала.
Но можно ли жарко молиться
С кнутом за плечами чужими?
У этого имени солнце с твоими глазами.
И цвет этих глаз зеленее прибоя в июле.
Нет, гроза не пройдёт стороной.
Она врубится в землю
И затрещит серебром по напуганным веткам…
Нет, гроза не умеет лукавить
И кривить темноводной душой.
И деревья под окнами будут кружиться,
И стрижи, обезумев, носиться
Под готовой разбиться волной.
Нет, гроза не расстанется с нами.
Пока под один не загонит навес
И полные гроз не встретит с глазами
Полными пролитых слёз,
Синими ставших цветами.
Нет, гроза не пройдёт стороной…
Я слушала музыку. Слушала классическую скрипку. Я всегда любила скрипку. И всегда любила Мендельсона, хотя ничего, кроме свадебного марша не слышала раньше. Я не сочиняла и не бегала по дворам в поисках освобождения. Я оставила космос в покое. Я слушала музыку, долго лежала. Я думала о том, как сильно люблю одного человека. Не любовь свою к нему, не вдохновение от наших встреч. Я люблю его и лишь его. Со всеми странностями, с тем, что он меня не хочет видеть и даже слышать меня он не хочет. Но я припадаю губами к холодной воде, я весь день пила одну лишь воду, я смываю осадок и понимаю, что как бы я не изменилась, чувства мои меняться не могут. Аминь.
Я хотела бы вырвать из сердца, но я не могу
Ибо этот цветок закрывается вместе с глазами
Я хотела бы вызнать у Господа, что берегу
Но Господь перепутал следы свои между мирами.
Я одна и у дна одиночества пепельный цвет
Я молчу и в молчании будущих праздников пашня
Обрывает скитания алой звезды силуэт
Обрывая страдания эхом печали вчерашней.
И бесов больше изгонять не стоит –
Пусть служат сердцу как напоминанье
О том что ветер в черных чащах воет
О том что не всегда благоуханье
Цветок к лицу веселому подносит
И не всегда божественно познанье
Пусть под луной тоннели сторожат
В которые не стоит забираться.
Начинается
Под вечер свечи в глиняных кувшинах
Небесные бродяги зажигают
Вечерний лик на крыльях белоснежных
Кувшинками плывут воспоминанья
Природа от желаний отдыхает
Шаманит ветер по ветвистым лирам.
Макушка притаившегося солнца
Ноктюрн
Я увидела звёзды Востока,
Эти звёзды шумели о море,
Я услышала в холоде ливня
Растворившийся северный снег
На корме чёрно-синего поля
Менуэт собирая старинный,
Я кормили аккордами волны
И вдыхала дождливый букет.
Всё не так, и с трудом подбираешь…
Всё не то… Чернослив-пастила
Под неверными пальцами клавиш
И податливых звуков смола.
Наизнанку обиды смешные,
И заблудшей душе не пропасть.
Мы целуемся глухонемые,
Начиная с мычания страсть.
Мы целуемся в каплях желанья
Под призором восточной ночи.
Нерождённые шепчутся тайны
В очертаниях яркой свечи.
***
Я иду по дороге меча.
Отшлифованной сотнями судеб
Я иду по дороге, где люди
Ощущали, как боль горяча
Я иду по дороге любви
Я на камни едва наступила
Под ногами животная сила
Голубой несолёной крови
Я иду по дороге весны
На которой зима остывает
Мне ладони луна омывает
И лохматые щурятся сны.
Отдалённые грозы звучат.
***
Сердцу мешает камень
Но камень закрыл пустоту
А сердце об этом не знает
Камень тихонько ругая…
Удар за ударом сердце
Раскачивает медь
Маятник за черту
Ласточкой перелетает
Сердце пока не знает
Сердце пытается петь
А пустота мечтает
Сердцем переболеть
Но камень его защищает
Цветной драгоценный камень.
***
Сквозь лёгкость тишины – смешливый всхлип
Налип листок на мокрую подошву
Дожди летят на вопли юных рыб
И кормят чаек облачною крошкой
От гроз разбухло озеро земли
Барашки одуванчиков взлетают
На синем горизонте корабли
Обветренные спины распрямляют
От мокрых песен – шлёпает душа
По глине и вылепливает снова
За шагом шаг, за шагом – хлипкий шаг
Дорогу проступающего слова.
. Без тебя
Карниз бодает зимнее ненастье
Стеклянными рогами декабря
Я кошку приютила на коленях
Она мурлычет, медленно ступая
На жёлтый мох кошачьих сновидений
А я от слёз почти что замерзаю
И стайка ангелов весёлых и потешных
Меня пытается утешить. Для меня
Все дни прекрасны кроме воскресенья
Которое со мной не делит счастье.
***
Не бойтесь ничего?
Не стоит страх чудесных ваших глаз,
Не беспокойтесь.
От хриплой суеты хранит Всевышний
Не бойтесь ничего
И станет лишнем всё лишнее.
Пожалуйста не бойтесь.
***
Попробуй себе разрешить поверить,
Что всё будет лучше, чем было,
Мы страшно везучи
Иначе не стоит любить, рождаться,
И жить…
В эпиграф -
***
Иначе это каменная тяжесть,
Писать мне нравится совсем непринуждённо
Я объясняюсь через волшебство
В любви, сомнениях. Иначе ничего
Ты никому стихами не подскажешь.
Лишь головы замучаешь словами.
Пусть сердце лёгкостью наполнится влюблённой.
***
Чистые, чистые линии,
Сухой листопад июля, ***
Я чувствую, что всё предельно просто.
И не мечтать, но чувствовать бездумно.
Мечта – слепой зазор на перекрестке
Соперница реальности подлунной
Подсолнечной реальности воровка-
Монашенка в серебряных одеждах
Затянутых атласною шнуровкой
От солнца и дождей, метельных ветров,
Внутри – тепло, вовне узор жемчужный
И ничего от мира вам не нужно –
Мечтательность – нежнейшее из зол
Она тебе на ушко наворкует
О том, к чему так близко подошёл,
НО НЕ КОСНУЛСЯ, нежно обворует
Зазором между тем, что хорошо,
И невозможно, тем, что происходит
Но идеальный отзвук не находит
В сравнении… Вам место за порогом
Судьбы моей мечтательная гостья…
Солнца лиловое сердце
Льётся на головы наши
Дети черны, как туземцы
Тучи сошлись в рукопашной
Ветер шуршит «Аллилуйя»
День закипает кровью
В знойном круговороте.
***
Мне страшно бывает. И я умоляю
Рассудок души пусть не оставляет.
***
Все дни сливаются в лицо –
Твое лицо. Не видно края
И дна – от временной петли
Плывут за вечность корабли
Нас нам забытым возвращая
Как я несчастлива была,
Теряя золото в пыли
Рисуя мёртвым угольком
Очаг, огонь под котелком
И одиночество своё,
Воображением своим
Разогревала.
Как я отчаянно лгала
Когда не слышала тебя,
Как я скрывала...
Ты близко – голосом своим
Огонь дразнящим
Ты близко – сладким станет дым
И настоящим.
***
Ну вот и всё.
Мой парус – пухлый узел,
А в нём – лоскутья ветра и луны,
И серебристый отзвук седины
Закатов, переброшенных на юг.
Ларец тряпичный музы бестолковой,
Которая так много мне даёт,
Которая так мало забирала.
Но вот и всё, очерчен водный круг,
Кругами на воде идём к финалу.
Воды набрали ветреные музы
И поливают мотыльковый грот…
Ты спи… На утро будет по-иному…
***
Мой милый ветреник, дыхание твое
Отчаянно лёгко
И пахнет вишней
Я пью его, как мёд и молоко
И звёзды льются каменной рекой
Над головою
И почти не слышно
Твоё дыханье выкрадет моё
Теперь я просто верю Богу.
После завтра тебе девятналцать. И в глазах моих белая птица любви смотрит искоса, нежно и несколько глупо. Так, как голуби смотрят. Луну растворяет река. На окне на зелёных на трёх стебельках три гвоздики глядят сквозь оконную лупу.
Я тебя повторяю в негромких словах, я тебе обещаю великую нежность. Приходи, словно вечер, в шагах сочетая неспешность и прохладный обманчивый взгляд. На закате – лучей листопад. Если незачем в прошлые дни возвращаться, начинаем с начала. Тебе…
И ты крадёшься, как кот по этой почти что голой земле, ты крадёшься по сахару снега и лапы твои, подушечки лап бархатны мхом, покрывающим землю в апреле. И ты хотел бы взрыва в голове, но голова, но твоя обусловлена шляпой, ты хотел бы взрыва в сердце, но сердце твоё убаюкано тиной. Ты втискиваешь плоть свою в трамвай, а душа твоя где-то гуляет. Одежда пахнет спиртом и нарциссом, заглушившим, дивный запах тела, за который любимая и ведомая к тебе женщина столько раз отдаст свою невинность, сколько ты потребуешь. Но ты унизительно пьян. Ты пьян привычками. Пьян страхом. Ты пьян ледяным самомненьем. Послушай меня смешную кликушу. Никогда, никогда ты не станешь собой, пока не появится девочка в шёлковом платье и не поцелует в сердце и глаза и не растопит пресный лёд. Глаза твои, как две луны. Одна из них бела, как свет, черна другая. Одна – селена, а другая смерть и образ пепла, покрывающий сожжённое живое… Ты так прекрасен, как же ты не видишь...
Чиста моя майская ночь. Только снег, словно боль погребённой зимы сыплет из швов перерытого неба. Только ветер стучит головой в барабан. Только запах печенья и сладкой ванили, запеченной в песочной ларце. Земляника на фантике, вдавленной в слякоть конфеты, скажет «Стоп». И сознание вытянет восемь аккордов. И музыка в тебе начнёт дышать
Чары. Чары мира. Темная зелень на фоне зелени светлой. Верба на фоне листьев рябины. А между ними бисер снега. Май безнадёжно влюблённый в декабрь. Май, рехнувшийся метелью. Куда меня заводит мой фантом. Куда меня фантазия волочит, куда воображе
ние… Одно и тоже приедается так быстро, и быстро становится самым насущным. Не приедается только занудство. Занудство – это наш крылатый конь. Пегас почьти чьто. Занудство – наши тёплые пещёрки. Занудство – очаг, у которого греются кости. И в котором курлычет овёсная кашка. Занудство – наш ковчег, под которым погибло познанье. Оно так весело пускало пузырьки, а мы стояли на борту занудства. Важные и весело тупые. И чему-то говорливо предавались.
Возможно я вижу иную дорогу. И неисповедимы к ней пути. Возможно я главного не понимаю. Я – невероятный механизм. Пульсирует сердце, кровавые носятся реки.
Но я не знаю о законах этих рек. Я отношусь к ним слишком устало. Возможно я погрязла в осознанье. Как кто-то погрязает в скептицизме. Но всё относительно, всё не условно. Мне надо бы видеть атаки бумажных молекул, надо бы слышать, как падает пыль на ковёр, и ощущать себя слоёным пирогом из тонких и более тонких телес. Мне бы слух дельфина и Шопена, мне бы глаза инфракрасных шпионов, мне бы ясно чувствовать сплетенье одних лишь помыслов и видеть всполохи поступков, я о поступках, за вычетом перемещений. Мне бы ощущать саму себя, как Бог ощущает реальность!..
Надежда отдала концы и уплыла на кораблике тёмного счастья. Я бегу за этим кораблём, но так не долго. Надежда, ты больше мне не нужна. Мне остаётся только реальность. Со всем нагромождением секретов. Реальность, которую трудно убить. В которой трудно разочароваться. Ибо каждый твой поступок – то, что будет. И прошлые поступки – то, что есть. Я верю в жизнь, не веря в безысходность. Я верю в свободу от мёртвых иллюзий, и плёнка грязи на лике воды – постыдная халатность человека. Я верю, в то, что привычные взгляды забирают у сознанья чудеса. И опостылевшая сердцу повседневность – не больше обездвиженного мира. И приступ агрессии – приступ ослабленной воли. Мне так тепло сейчас, так сладко от прощанья. Надежда уступила место вере. И кровь не просит крепкого вина. Только воды, чистой воды. Только хлеба и мёда.
Я бы хотела, чтоб мне доверяли… как хлебу.
2002 Екатеринбург фрагменты книги «Инициация. Реальность»