| Индекс материала |
|---|
| Другая вода (I) |
| Страница 2 |
| Страница 3 |
| Страница 4 |
| Страница 5 |
| Страница 6 |
| Страница 7 |
| Страница 8 |
| Страница 9 |
| Страница 10 |
| Страница 11 |
| Все страницы |
Страница 5 из 11
– … Какой бы она не казалась.
– Кто?
– Не кто, а что. Картина мира. И как бы не сплелась канва миров, мы временем весны располагаем, не чувствуя заброшенных часов. Приподнимая веки бытия, мы пробуем чело очистить века от пыли налетевшего угля столетья, прогоревшего до реплик.
Перерождая фениксом из пепла, мы пробуем увидеть человека.
ФРАГМЕНТЫ ДЕЙСТВА:
«болтовня» – «жазе»: французский ветер джаза. В жанре чуда. Свобода – настроенье. Стиль, стихия – преображенье, солнечный кураж.
Венок искристой болтовни. Событий взмах: выплес¬нуть на волю сотни мыслей. Покинув русло ценное молчанья, уединеньем мысль продешевит, вбирая тембр, примеряя голос, любуясь через новое звучанье самой собой.
А собранные уши, течения даруя, колыбель, могилу, искаженье, ерунду… преображают мысли. Поглядим?
На англицком, пирожным словом «Мэджик».
Названье этой сказки – «На пути»...
«Магия». Нет, проще… Словом – «Сказка».
(Вкусные слова...)
– Жизнь жестока…
– Лучше и не начинать…
Прозрение сквозь страх и состраданье нашла антич¬ность.
Антонен Арто принес театр жестокости: изжить на сцене теневые сердцевины – чтоб, отболев через подмостки, жизнь поняла, где может омертвиться. Движение сквозь слёзы, отвращенье – к любви. В раз¬гар игры Арто сошел с ума и, свыше, – начался фашизм. Не знаю, кто был безумней: Гитлер ли, Арто, но, кажется, посеянные вверх фантазии низверглись бесов¬щиной.
Искусство светлых настроений: что клубятся об¬рыв¬ками, смеются и ворчат улыбчиво, что мыслят, проступая краями бестолковыми… пусть жизнь в ис¬кусном совершенстве доверяет театру вешней свежес¬ти, и лёд весенний тает в «под» и «над» сознанье. Всезвонкой платой – солнечный просвет.
Благословение, как оберег, на поиск от неудачи в «риске» нахожу.
За окнами кофейни – остановка оранжевых трамваев. Через волны стеклянные подсолнечно плывут вит¬ражи в готический мираж…
Времена не выбирают. Их творят.
«…Я хочу единожды создать представленье светлого родства душ на сцене, душ за горизонтом рампы разно¬глазой.
Жизнь кипит образами, видами пространства, жизнь играет звёздами, летают чувства, звуки, жесты. Раз¬меняв пригоршни секунд, по побережью крестиком и вязью ото сна к утренним приливам вышивает, в слове заострённая, себя же…»
«…Все дело в том, что слышишь ты. Неизменно лишь развитие. Пойми, когда творишь так долго, ярко, когда возлюбишь много – меняешь себя на уровне… тайны. Когда так страстно ищешь божественность, в себе невольно обретаешь человека. Невольно становишься светлым… Но это лишь слова?
Подумай. Ты родился без руки. И в одночасье выросла рука. Слепым родился кто-то. И прозрел. А ты родился зрячим, и двуруким… Какого ж чуда надобно ещё?»
Ситуация. Художник на карнизе. Переминается, вздыхает. И вдруг вопит. Куда-то вверх.
Художник –
Поверьте, мною движет безысходность!
Смешная непригодность бытия для жизни – только для существованья.
Не чувство превосходства, не тоска, что не такой, как все.
Они привыкли…
Я понимаю, тягостно отвыкнуть от рук от плоти,
хуже отвыкать от сердца и убитого таланта.
Разграбленного…
Выдуманный ад из денег, боли, ненависти, хамства и нежеланья противостоять.
Разбитые на тысячи зеркал живые души лживо отражают все то, что можно ясно отражать.
Я не желаю в этом чертыхаться и петь на языке кривых зеркал.
Я оставляю сгорбленные мысли.
Осталось Богу душу завещать. (Достает бумажный самолетик из-за пазухи. Тихонько запускает)
Пока во мне сомнения затихли.
Пока легко для смерти оживаю…
Прыгает. Балетно и красиво.
Смена ситуации. Почти комедия дель арте. Мир не сей.
Создатель: «Завещание самоубивца – «Завещаю душу Господу своему. Взглянуть на разжегшего этот огонь…» Хитрющий артистический вираж. Некий художник
(ар¬тист), испечаленный жизнью, побившись лбом в неви¬ди¬мые стенки, запутавшись в придуманных концах, решил, Гордеич Узел, разрубить само себя. Когда концы с концами не сводятся, мудрей свести на нет. Ну его, имущество, гнетёт каждого лихого самурая. Но завещанье – жанр особый. Тонкий ход в загробную стезю. Трезво и здраво изъяв перспективу неважную, в позе немого укора… Дьявол плюется в скворчащее масло – птичка поёт, сковородка пуста.
В карманах пряники, в руке дубина – торопится рисованный Создатель».
– Ты что здесь делаешь?
– Да вот… А, надоело!
– Тебя зачем рождали? Столько сил, чудес – опять впустую?!! Лезь назад. А толку, ей – Меня. Ах, овен вредный! Подрастешь, заблудишься. Постой, грешник, смертно изворотливый. А так – Хранитель… Ангел. Для такого же… артиста. Куда?!! На землю.
Разбирайтесь пополам.
(Мир затмился, мир запутался. Я знаю. Но вдруг, отныне…)
Пообщайся кое-с-кем.
Указом – «Завещания не в силе, Царю Небес¬ному», – повадятся… Нет, криво! Крашеная дверь, табличка «Радость». У «рэ» подбородок отбит... Ничччего, и рыбий жир полезен, и клистир, и…
Комикс оборвался.
«…Он человек с двойным лицом. И он похож на дьявола с пленяющей харизмой. Когда на ангела, с крылом из паутины. Сплетенной тем же дьяволом?»
Ситуация другая. Пантомима.
Постоялый трехзвёздочный двор. Номер – что-то сильно шикарное. На полу сидит не трезвый человек и вешает на шею барахло. Рыжую бутыль Мартини, конфеты, портсигар, коньяк, пустой бокал. Затем, поднявшись, видит в зеркале себя и, нежно улыбнувшись, чертит кетчупом на морде «чингачгука». Прыгает, как по его пьянейшему рассудку прыгают индейцы иль туземцы. Замечает на кровати пистолет.
Крадётся. Прикасается, словно крадёт, словно нельзя кого-то будить. Медленно, почти балетный жест, подносит к чингачгукному лицу. Смотрит в дуло. Лицо становится почти что вдохновенным. Театрально щёлкает курок. На пистолете вырастает огонек. Смерть стала зажигалкой.
Человек опускает голову. То ли в радости, то ли в усмешке. Прикуривает. Смотрит в никуда. Беззвучно плачет.
Прикрывает ладонью глаза, стирая кетчуп вместе со слезами. Вытирает руку о рубашку – слева. Смотрит, пугается. Он все-таки серьёзно пьян.
Допустим, что в номере ванна. Что человек, собрав цветы в охапку, садится в белую купель и, посыпая воду лепестками, откуда-то вытаскивает Нож. Венок вещей висит подобно камню на шее обезжизненной Му-Му…
Ножом вскрывается коньяк. Глоток, не морщась (видно мастерство). Затем ножом должны вскрываться…
В номер входит незнакомец (наш художник, ныне ангел). Затемненье.
«Замочная скважина третьего уха – слушаем…»
